«Кто хочет узнать обо мне как о художнике, должен внимательно изучать мои картины и пытаться узнать из них, кто я такой и что я хотел», — мне кажется, что эта фраза, сказанная Густавом Климтом, одним из самых необычных художников, творившим на границе 19 и 20 веков, говорит о нем много.
И, конечно, будут биографы заниматься своим делом и изучать даты и события в жизни Мастера. А нам хорошо просто вновь вернуться к его полотнам, чтобы попытаться узнать, кто же он Густав Климт и что он хотел…»
Я открыла глаза и вспомнила все. Лучше бы не вспоминала. Лучше бы я лежала с закрытыми глазами, и думала, что все это не со мной. Не со мной…О, Боже, как же жить-то теперь?
Я помню все, как лежала на обочине, сколько времени, не знаю. Как видела звезды, а встать не могла. И кричать не могла. Словно все онемело во мне, и даже боль, она была загнана так глубоко, что я не могла кричать. Ничего не могла.
Как я, разбитая, откатилась на обочину, я не помнила. Это было мгновенье.
Переход? Да, кажется, там была зебра, полосатая разметка. Но он, этот автомобиль, летел на сумасшедшей скорости. Куда он летел?? Я просто не успела отскочить. Фары ослепили так резко, что я практически ослепла в то мгновенье. А затем он пролетел мимо… А я оказалась на обочине.
И одна мысль в голове. Дети? Как же они там одни? И теперь навсегда одни? Эта мысль, мне кажется, хранила меня, если так можно сказать. Потому что умирать я уже начала, когда меня нашли. Я все-таки смогла прокричать что-то. И кто-то услышал меня тем поздним вечером. Потом я уже потеряла сознание…
Вчера мне выпало увидеть не только красивый закат, но и интересный закат. )) Вчера в северном Акко состоялось торжественное открытие одного микрорайона.
Ну, знаете, как в советской классике: «Через четыре года тут будет город сад…»
Есть в этой опере что-то мистически завораживающее. И эмоционально-торжественное. Кажется, что ты тоже там, рядом с ними в их лучшие минуты и в их трудные минуты, и слышишь вместе с ними музыку большой любви…
И не имеет значения, что мы не в Париже, а в Тель-Авиве. Для музыки большой любви нет ни географических, ни временных границ.
Рухале выходит замуж. Как долго ждал отец этого дня! Чтобы порадоваться за двоих, за себя и за свою жену. Он все еще не привык к тому, что остался один, что ее больше нет рядом.
Даже когда пьет чай и кладет в него запретный сахар, он поворачивает фотографию жены к стене, ну, чтобы не видела.
Итак, радость в доме, радость на сцене…Две дочери у Шлойме. И обе не очень удачливые. Младшая Лея вышла замуж, родила сына и разошлась. Теперь сама тянет на себе ребенка, отец помогает, как может.
А старшая Рухале засиделась в старых девах. И ведь всем хороша…Но не до замужества ей было. Училась, и еще раз училась, ей это было интересней, чем с парнями встречаться.
Теперь преподает в колледже, лекции читает. И вот же Мазаль, там в колледже Тель-Хай Рухале его и встретила. Будущего мужа! Познакомились случайно, около копировальной машины. Но случайностей, как известно, не бывает…
— Слышишь, Герш, она так и привела этого своего, — Хана сидела на кровати, и расчесывала тяжелые густые волосы. Была у нее традиция, перед сном расчесать их, выйдя во двор, чтобы воздухом они пропитались. Летом во дворе, зимой на крыльце. Гордилась Хана волосами и они, действительно, украшали лицо, сглаживая его грубоватые черты и добавляя ей мягкость.
И то, что сегодня Хана расчесывалась в комнате, демонстрировало ее растерянность.
— Так ты слышишь, Герш? – повторила она, обращаясь к мужу.
Герш слышал. Отвечать не хотелось. Не ответить было невозможно. Хана не отстанет. И если честно, его тоже волновал этот вопрос.
Но, чтобы как-то оттянуть время, хотя было понятно, кто это — «она» и кого — «его», он переспросил.
— Твоя дочь! – теряя терпение, ответила Хана, — твоя старшая дочь привела сегодня в дом своего коммуниста. Или комсомольца. Не знаю, кто он там.
У коммуниста или комсомольца было имя. Его звали Леонид Ольшанский. Но Хане не хотелось произносить это имя, она его уже не любила, как не полюбила Советскую власть, в одночасье поломавшую весь привычный уклад жизни. Герш понимал это. И что ответить Хане, не знал.
Хорошо было бы сделать вид, что уснул, и обмозговать пока ответ, но Хана нетерпеливо покашливает и даже волосы расчесывать перестала.
— Ну, это же ничего еще не значит, — примирительно сказал Герш, — Пришел-ушел…
Жена покрутила пальцем у виска,
— Только равнодушный человек так может ответить, — в сердцах сказала она и перекривила: Пришел — ушел. Это твоя дочь! Тебе что — всё равно?
Ну, конечно, когда Розочка умница, когда она помощница и красавица, она — дочь Ханы. А когда Роза привела в дом своего комсомольца или коммуниста, она его, Герша, дочь.
"Multi-Focal" СТраницы Лины Городецкой 