Рассказ «Проводники» из книги «Русские корни» посвящен памяти моего отца 

 Пролог: «Начало конца»

Она была младшей дочерью Черного Монарха и росла озорной и беспечной. Ее щеки всегда розовели румянцем, а две смоляные косы укладывались надо лбом в игривую корону. И смех ее был веселым и заразительным.

Но однажды отец позвал ее. Он напряженно смотрел на ее улыбающееся лицо и, наконец, сказал:

– Пришло время поговорить с тобой, дочка, и рассказать что-то важное. Тебе подарена Вечность.

– А что это значит, папа? – безмятежно спросила она, играя завитком волос.

– Это значит, что ты будешь всегда, потому что Вечность – понятие бесконечное.

– А я не знаю, папа, радоваться этому или огорчаться.

– Я тоже не знаю, дочка, – грустно сказал Черный Монарх. – Никому раньше не дарили Вечность, это редчайший подарок. Но я не все тебе еще рассказал. На тебя возложена одна важная Миссия.

– Миссия? – переспросила она. Черный Монарх собирался с мыслями:

– Да. Ты будешь прекращать существование Землян на их планете и отвечать за то, чтобы они вовремя покинули Землю.

– Кто это, земляне? – опять удивилась она.

– На планете Земля вскоре появятся люди. Они будут ее хозяевами. Но пребывать на Земле они смогут только временно. И конец каждого из них будет в твоих руках, Смерть.

– Но это, же плохо, – возразила она – Я не хочу такую миссию.

– У тебя нет выбора, Смерть. Так повелело Великое Созвездие. Оно выбрало тебя. А ты ведь знаешь, что Его решения не обсуждаются. Очень скоро ты получишь все инструкции и будешь жить отдельно от нас.

Она заплакала:

– Я не хочу быть одна вечно. Я не хочу нести людям Конец. А как же ты, папа, и мои сестры?

– Мы станем звездами, дочка, – ответил Черный Монарх – Но еще Вечность подарена самой старшей твоей сестре.

– А-а, Жизнь будет вместе со мной нести Конец?

– Нет. Великое Созвездие определило ей совсем другую обязанность. Она будет отвечать за появление Землян, и определять День их Рождения. Ваши назначения на Земле диаметрально противоположны. Вы не сможете жить вместе и не сможете общаться. Таков Приказ.

– Тогда я ненавижу ее! – в запальчивости закричала дочь Черному Монарху, и румянец сошел с ее лица.

С тех пор Смерть ненавидит Жизнь.

Приказы Великого Созвездия не обсуждаются. Тысячи лет Смерть неслышно ступала по Земле и несла Конец, а потом возвращалась к своим спискам, подготовленным на много лет вперед. Прозрачное облачко смеха больше не вылетало из ее рта, уголки губ опустились, и щеки никогда не расцветали бутонами роз.

С сестрой она не виделась ни разу. Жизнь передавала ей День Начала каждого нового Землянина через Ангела Смерти, единственное связывающее их звено. А Смерть по разработанной Великим Созвездием формуле заносила его в свой светящийся настенный список и выводила День его Конца.

Имя Землянина светилось до этого Дня, а потом исчезало из списка, уступив место новому человеку.

Формула, разработанная Великим Созвездием, называлась Аксиомой Судьбы. К ней не было доказательств, не могло быть опровержений и ошибки по этой формуле не допускались. Эмоции, симпатии и антипатии в расчет не брались. Иногда появившееся на стене имя светилось многие годы, а иногда – сразу гасло, маленький человек уходил из жизни.

Среди этих мерцающих стен Смерть проводила свои дни. Она ни с кем не общалась и чувствовала себя одинокой. Иногда она очень нуждалась в жалости, но кто пожалеет Смерть?

Но потом притупились все чувства. Смерть перестала смотреть на Звезды, на ушедших отца и сестер, перестала искать в себе сострадание, слышать плач и стоны. Она только устала, и усталость ее была тоже бесконечной.

Однажды Смерть ослепла. Серая пелена стояла перед ее глазами. Но она по привычке спустилась на Землю. Непричесанная, седая, невидящая, она металась по пыльным дорогам восточного полушария, и оказавшиеся на ее пути города и села вымирали от чумы.

В тот период нарушилась хронология списков. Не родились Земляне, которым было суждено родиться, а умерли те, которым по Аксиоме Судьбы была назначена долгая жизнь.

– Теперь Великое Созвездие сменит меня, – с едким и колючим удовольствием подумала Смерть.

Но Великое Созвездие вызвало к себе Ангела Смерти и сказало:

– Ей нет замены. Пока есть Земля – будет Смерть.

Оно передало ей линзы, заменившие глаза и зрение восстановилось.

***

Прошло еще много сотен лет. Стены жилища Смерти больше не светились списками. Наступил век двадцатый и еще до того, как у Землян появились компьютеры, Великое созвездие создало для ее работы Программу, легкую и оперативную. Смерть больше не выводила вручную День Конца для каждого человека. Достаточно того, что Аксиома Судьбы была занесена в Программу, и Смерти только оставалось привести Конец в исполнение.

Но Смерть чувствовала себя глубокой старухой, давно забыла всех, и, ни о чем не мечтала. Она справлялась со своей Миссией, хотя сосредоточиться ей становилась все тяжелей.

Однажды она пришла к молодой женщине в День ее Конца. Женщина лежала на больничной койке и говорила, растворяя свои слова в тишину серой палаты:

– Я никогда не была счастлива. В детстве меня бил отчим, в юности я осталась без дома. Только сейчас я оказалась на острове Надежды, только теперь я собралась вступить в долину Любви, а болезнь скосила меня. Неужели этот маленький луч света, который я сейчас вижу, больше не будет моим? Мне холодно думать об этом.

Смерть почти дотронулась до женщины, но рука ее дрогнула и опустилась. Женщина заснула, и Смерть неслышно отошла от нее.

– Что случилось с тобой? – удивился Ангел Смерти – к чему тебе эти эмоции? Но Смерть ничего не ответила. Ангел полетел с докладом о случившемся к Великому Созвездию.

– Она слишком стара, – сказало Великое Созвездие, – ей не под силу одной справляться с такой работой. Вот что, ей нужны помощники… много помощников.

Ангел Смерти молчаливо и покорно слушал, а Великое Созвездие продолжило:

– Помощниками Смерти будут обычные Земляне. Но им совсем не обязательно об этом знать. Просто в силу разных обстоятельств они будут подталкивать Ожидающего к приведению Конца в исполнение. Ты будешь подбирать этих людей. Мы назовем их Проводниками.

Ангел Смерти поклонился Великому Созвездию. Он понял свою задачу.

                                                                 

                                                      Евгений Самойлович

– Илана, – доктор Реувен выглянул из кабинета, – ты мне нужна в роли переводчика.

Медсестра Леночка отпросилась раньше с работы и уже направлялась в сторону раздевалки, когда доктор Реувен позвал ее.

– Конечно, я помогу, – ответила она.

Напротив врача сидел высокий старик в коричневом костюме давно не современного покроя и напряженно молчал.

– Объясни доктору, деточка, – обрадовано сказал он, увидев медсестру – болит спина в районе позвоночника. Совсем терпеть нет сил.

Леночка перевела и успокоила старика:

– Ну что делать, дедушка. Сейчас у молодых все болит. Что же вы хотите?

– А, может, он поможет, – сказал старик.

– Может быть, – подтвердила Леночка, – он хороший доктор.

Она посмотрела на часы. Внизу, под окнами поликлиники уже должен был притормозить машину Итай, и нервничать, ожидая ее. Сегодня они едут заказывать свадебный зал и это их особенный День.

А доктор Реувен рассматривал рентгеновский снимок, который принес старик. Налицо была явная и необратимая деформация позвонков. У старика болит спина, но никто ему в его возрасте и при его больном сердце позвонки не восстановит и на новые не заменит. Возможно, какое-то местное лечение. Доктор тоже посмотрел на часы. До конца его дежурства оставалось минут сорок, за дверью в очереди к нему сидели шесть человек, плюс этот старичок, которого прислали из кардиологического кабинета со срочным направлением.

Минуту доктор Реувен размышлял. Пациент не был его постоянным больным. Вполне вероятно, он к нему больше никогда не обратится. Но сегодня человек пришел, значит, надо помочь.

– Илана, – попросил он девушку, – сделай одолжение, Проводи больного к медсестрам. Я выписал ему укол от боли, чтобы человек не страдал. А потом пусть пойдет к своему лечащему врачу.

– Идемте, дедушка, – Леночка торопилась, но старалась говорить спокойно, – сейчас вам сделают укольчик, и все у вас пройдет.

На первой своей работе в гериатрической больнице Леночка усвоила, что со стариками нужно общаться, как с детьми. И тогда у них меньше претензий. Старик заохал и встал:

– Вот, спасибо, доктор, что помогли.

Слово «спасибо» доктор Реувен знал уже и на русском языке. Он с готовностью улыбнулся старику и крикнул в приоткрывшуюся дверь: – «Следующий».

***

Возвратившись домой, Евгений Самойлович тяжело опустился в кресло.

– Меньше болит спина, Женечка? – спросила Анна Михайловна, его жена. Он кивнул и прикрыл глаза. От усталости ныло все тело.

– Ты бы лег, – посоветовала жена.

– А я так подремлю, – ответил Евгений Самойлович

Уютное кресло, теплые домашние тапочки, внимательные глаза жены… Евгений Самойлович был доволен всем. Одно грустно: далеко осталась молодость, застолья с друзьями и мускулистое здоровье его тела, которое всегда выручало. Сперва ушла за угол харьковской многоэтажки молодость, потом уходили друзья, а здоровье покидало его самым незаметным образом: когда-то где-то что-то кольнуло, потом боль сконцентрировалась под левой грудью, затем микроинфаркт и, наконец, два инфаркта за два года.

Когда сердце загонялось в алюминиевую спираль боли, Евгений Самойлович стонал и говорил жене:

– Конченый человек я, Анюта.

А когда боль отходила, он радостно щурился и говорил совсем иначе:

– Мы с тобой, Анечка, еще потанцуем.

Танцевать он любил и умел. Танго в его исполнении – это всегда было танго, а не пародия на него, а вальс – конечно же, вальс. Даже в твисте он, уже постаревший и погрузневший, лихо натирал дубовый паркет вместе с друзьями дочери.

А теперь и это тоже ушло. Осталась вставная улыбка, полысевшая голова, длинные бессонные ночи, и двадцать часов боли в день, помноженные на тридцать таблеток от нее.

Но унывать нельзя. В субботу приедут Дина с Майечкой, и их маленькая амидаровская квартира наполнится свежими ароматами, детским смехом трехлетней внучки, которая говорит ему «саба Зеня» и строит предложения сразу на двух языках.

Жена приготовит что-то особо вкусное, они вместе отобедают. Дочь после обеда вытащит пачку сигарет, и он скажет ей укоризненно:

– Зачем тебе, Диночка, эта отрава?

А дочь, его эмансипированное дитя, махнет рукой:

– Ты прав, папа, надо бросать.

Но говорит она так, чтобы отец не нервничал, а сама курит, как солдатка на фронте.

И Евгений Самойлович, в который раз вспомнит про медсестру Сашеньку, служившую с ним в одной дивизии, которая курила, как паровоз и бросила в один день. В тот день, когда влюбилась.

– Когда влюблюсь, тоже брошу, – обещает дочь.

Для внучки Евгений Самойлович приготовит мыльные пузыри и цветные карандаши, и целый день она будет счастливая ходить за ним и просить:

– Деда, нарисуй колобка и зайчика.

Иногда, к концу субботнего дня, у Евгения Самойловича к боли в сердце добавляется головная боль, но он старается держаться. Тогда дочка, всегда все замечающая по его глазам, решительно заявляет:

– Все, родители. Я вас оставляю с миром, до следующих выходных.

Жена суетится, упаковывает Дине пироги с мясом, грибами, картошкой. Внучка шумно прощается. И они уезжают в Тель-Авив, где Дина готовит докторат в университете и снимает квартиру пополам еще с одной феминисткой.

– Нет у нее счастья, – потом сокрушается жена. Но Евгений Самойлович не соглашается:

– Нет, Анечка, это не так. Она счастлива, только по-своему. Он хорошо чувствует дочь.

Но сейчас в квартире тишина. Жена вяжет Майечке жилетку, и они молчат. Молчать слаженно надо тоже уметь, а они за сорок лет научились этому. А, главное, отошла боль в позвоночнике и не болит сердце.

– Волшебный укол выписал мне этот доктор, – подумал Евгений Самойлович и задремал в кресле. Жена заботливо укрыла его…

…А во сне он встретился с мамой. Как давно они не виделись, и черты ее лица за годы словно смазались кистью. Но он сразу узнал маму, потому что она улыбалась своей улыбкой, улыбкой которой теперь улыбается Диночка. И не было ему страшно ее встретить, а хорошо и спокойно.

– Сынок, – сказала она, – ты не видел папу? Я давно его ищу, но не нахожу нигде. Мне очень нужно ему что-то сказать. Ты бы помог мне поискать его, Женечка.

– Хорошо, мама, – ответил Евгений Самойлович. Он был безотказным сыном. И проснулся…

– Я долго спал? – озабоченно спросил он жену.

– Часа полтора, – ответила жена, не отрываясь от спиц. Она рассчитывала количество петель для узора.

– Я никого не звал во сне? – спросил Евгений Самойлович.

– Нет, – пожала плечами жена, – ты спал и даже улыбался.

– Ну и хорошо, – ничего не объясняя, сказал он.

Через несколько дней в результатах анализа крови Евгения Самойловича были обнаружены критические изменения – отказывали почки. Лечащий врач, доктор Глузман не мог сдержать удивления:

– Что случилось, господин Красницкий? Вы нарушили курс лечения, который вам прописан?

– Да ничего он не нарушил, – заступилась жена, – я за этим слежу.

Доктор Глузман развел руками:

– Не могу понять, что могло так изменить картину крови. Стандартное лечение, вам оно подходило, а ничего нового я не прописывал.

Евгений Самойлович вдруг вспомнил про укол «вольтарена», выписанный ему от боли врачом-ортопедом.

– «Вольтарен»? – нахмурился доктор Глузман, – но его нельзя комбинировать с таблетками от сердечной боли, которые вы принимаете. «Вольтарен» категорически вам противопоказан. Он спровоцировал у вас почечную декомпенсацию, а с вашим сердцем это критично. Нужно срочно госпитализироваться.

– Завтра, – сказал Евгений Самойлович, – не люблю я понедельник, день тяжелый.

А вечером позвонила Дина и прокричала в трубку: «Родители, спасайте! У Майки ветрянка. В садик ее не принимают. Няньку срочно не найти. У меня два дня отчетных лабораторных работ плюс вероятные серьезные изменения в личной жизни».

– Диночка, – начала Анна Михайловна – у нас тут тоже возникли… Но Евгений Самойлович не дал ей договорить и забрал трубку:

– Приезжай, доця, мы тебя ждем. И свое Изменение вези тоже.

– Изменение привезу в следующий раз, – пообещала Дина.

Анна Михайловна возмутилась:

– Ты сошел с ума, Женя. Заниматься ребенком сейчас невозможно. Я должна быть с тобой в больнице.

– Знаешь, Аня, – сказал Евгений Самойлович, – я подумал, что Диночке больше помочь некому. А больница, она ведь никуда не убежит и через два дня.

– Ты играешь с огнем, – предупредила Анна Михайловна, удивительным образом привыкшая всегда соглашаться с мужем.

Но он только улыбнулся.

Майя вела себя великолепно. Не сопротивлялась, когда бабушка разукрашивала ее ветряночное личико белой, похожей на краску, жидкостью, и почти с удовольствием принимала жаропонижающее. Дина позвонила, что она раскрутилась с делами и приезжает за ребенком.

А Евгений Самойлович с трудом передвигался по комнате. Его щеки впали, нос вытянулся, и только глаза теплого коричневого цвета играли под неброскими ресницами.

– Сегодня Дина заберет Майю, и мы едем в больницу, – предупредила его жена и тяжело вздохнула. – Ах, если бы тебе не укололи этот злосчастный «вольтарен».

– От судьбы не уйдешь, Анечка. Она тебя везде догонит, – сказал Евгений Самойлович и подумал, что однажды он вышел на одну дистанцию со смертью и обогнал ее лет на пятьдесят. Тогда, в сорок первом, рухнул мост, по которому они пытались вырваться из кольца блокады. Машина, которую он вел, ушла под воду, и из пятерых солдатиков спасли только его.

А сейчас… разве дело в «вольтарене»? Просто он опять увидел сегодня маму. Она укоризненно качала головой и сказала:

– Ты стал необязательным, Женечка. Ты никогда таким не был.

– Я иду, мама, – ответил он и упал около дивана.

– Женя! – Закричала жена, бросившись к нему, – но губы Евгения Самойловича потемнели и глаза застыли, ничего не видя.

– Женя, Женя, Женя!!!

***

Дина ехала по мокрому шоссе рядом с машиной скорой помощи и разгоняла «дворниками» дождь. В какой-то момент «скорая» с включенной сигнализацией проехала на красный свет, и Дина оказалась за ней.

– Какой противный и нервный звук, – подумала Дина. Но машина уже свернула к дому ее родителей и Дина, по непонятной себе причине, выключила радио и прибавила скорость.

Папу Дина не застала. Она ехала рассказать ему, что влюбилась без памяти, как его легендарная медсестра Сашенька, и готова вступить в любое общество анти-курильщиков. Он бы обязательно обрадовался.

Это была первая Смерть в Дининой жизни. Пахло нашатырем, которым приводили в чувство Анну Михайловну. Вокруг суетилось множество знакомых и незнакомых людей, но папы не было. Он уже никогда не скажет ей: «Ты, моя Динка», и она не уткнется в плечо его старомодного пиджака.

Дождь окончился. Небо облаками промокало слезы, а над морем выкатилась однобокая радуга. Дина зажмурилась, пытаясь оторваться от ирреальности происходящего, а радуга, раз и навсегда четко построенная по детской формуле: «Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан» вдруг анархично распалась на миллион красных, оранжевых, желтых, зеленых, голубых, синих, фиолетовых искорок, и все небо заполнилось ими.

Евгений Самойлович этого не видел. Он шел по бесцветному коридору, в конце которого его ждала мать.

– Папа, – прошептала Дина в открытое окно, – мне нужно было тебе так много сказать…

Но отец не ответил. Он не хотел, чтобы Дина услышала его голос, из слишком Далекого Далека, и бросилась догонять.

                                            Эпилог «Продолжение следует»

Смерть теперь редко спускалась на Землю. Она была слишком стара, а Вечность все не кончалась, и надо было экономить силы. Ангел успешно подбирал Проводников, оставляя ей лишь право приведения Конца в исполнение.

Зачем в этот день она спустилась туда? В знойный и отвратительный ей азиатский климат. Зачем заглянула в полуоткрытое окно?

На гобеленовом диване сидела молодая женщина с погасшим лицом, словно кто-то выключил в ней свет, а пришло утро, и его забыли включить. Ее глаза, не видя, были сосредоточены на орнаменте диван­ной подушки.

Женщина повторяла одну и ту же фразу, беззвучно падающую в пустоту:

– Его нет. Я не верю, что его нет. Потом добавила: – Я не могу с этим жить.

– Сможешь, – сладко подумала Смерть, – ты не в моих списках. А жалость, как и жизнь – понятие временное. И только Я – Вечна.

Смерти стало не интересно, потому что слишком банально разыгрывался все тот же сюжет статичной скорби по близкому. Тысячи лет назад она перестала этому внимать и уже собралась покинуть наскучившее окно третьего этажа. И вдруг Смерть увидела, что женщина в комнате не одна. В углу за детским столиком сидела маленькая светловолосая девочка и разрисовывала тигра зеленым карандашом. Зеленый тигр был похож на лягушку и выглядел жалким. Казалось, девочка не слышит матери. Она все время слюнявила карандаш, и тигр на картинке получался бывшим утопленником. Но вдруг она подняла голову и сказала:

– Не плачь, мама. Дедушка умер, и он в больнице. А когда его вылечат, он придет домой.

Девочка была совсем маленькой и простодушной. Она бросила рисовать и устроилась у мамы в ногах. Не умея жалеть ушедших в Конец, она стала наивно жалеть мать: дергать ее за халат и снимать с ног тапочки. Но мать, замкнутая в мертвом пространстве, очерченном погасшими глазами, не замечала этого.

Тогда девочка подкралась и со всей силы крикнула маме на ухо:

– Дедушка умер, но он скоро придет из больницы.

Наконец, услышавшая ее мать наградила девочку шлепком и та, скатившись с дивана, горько заплакала, потому что нашла причину для плача – болела попка. И женщина, у которой «включились глаза», заплакала вместе с ней.

И вдруг Смерть вспомнила себя озорной и смешливой, с завитком над виском. Воспоминание это затуманило ей взгляд, но и сквозь желтый туман она видела, как мать обнимает девочку, и уже вместе они плачут над фотографией седого человека.

Эти женщина и девочка плакали над тем, что Смерть уже тысячи лет плакать не могла. Они жалели друг друга и грелись от общего тепла. А Смерть была одинока, и ей не было Конца, и не было конца ее одиночеству.

Она отправилась на кладбище и брела между мрамором и гранитом, между выгравированными именами и портретами ушедших. Город скорби, а Смерть – его единственная королева…

– Будь проклято, Великое Созвездие! – прокричала Смерть в шифоновое небо, – Я проклинаю тебя, как проклинают меня в каждом доме, в который я вхожу!

Я больше не могу нести этот груз.

И она упала на землю между могилой кучерявого мальчишки-подростка, застрелившегося из пистолета брата, и седого мужчины, умершего от разрыва сердца. Она думала, что больше никогда не сможет встать, но прилетел Ангел Смерти и унес ее в их дом в Главном Тупике.

Она отдохнула и вернулась к работе, которой никогда не приходит Конец.

В рассказе использованы работы художницы Юстины Копаньи