Их было три сестры. Моя мама, Роза и Маня. И на всех троих я был один. Понимаете, какая ответственность была взвалена на меня? Быть любимцем сразу трех женщин. Тетя Роза, рассказывали, в молодости полюбила одного человека, но он погиб еще в 1914 году, а вернее, пропал без вести, и где колышется трава над ним, не знает никто. А она оказалась однолюбкой, просто фатальной однолюбкой, так и не вышла замуж.

А тетя Маня замуж вышла, но детей не получилось у нее завести. Слышал я про какую-то операцию, которую ей сделали в юности. Жизнь спасли, а вот осталась тетка бездетной. Дяде Исааку, мужу ее, это не мешало, как мне всегда казалось. Он тетю Маню любил и так. И женился не ради детей.

Но меня любили все три сестры, да так, что души не чаяли. Мама — это понятно,  я был ее кровинушкой. Но оказалось, что я был «кровинушкой» трех женщин. И мама честно делила меня с сестрами. Она была самой младшей из них и жалела их. Итак, в школу я ходил рядом с домом тети Розы, чтобы она могла меня забирать из школы и наслаждаться общением со мной. И тетя Роза, она была портнихой, так подстраивала свои рабочие часы, чтобы уделять мне внимание. А летние каникулы я проводил с тетей Маней и дядей Исааком, они специально ездили на детский курорт, в Евпаторию. Потому что у ребенка были обнаружены гланды.  И ему нужно было дышать морским воздухом.

Кого из них я любил больше? Если честно, не знаю…

Мама была необыкновенно порывистой, эмоциональной, и ее эмоции подчас останавливали мои порывы. Тетя Роза как раз была маминой полной противоположностью, мне она казалась чуть заторможенной, слишком степенной, никогда никуда не спешащей, и мне это тоже мешало, ведь хотелось многое успеть, а она так неторопливо вела меня из школы домой, и рассказывала про какие-то цветочки, которые мы встречали по дороге. Тетя Роза увлекалась ботаникой, хотя всю жизнь шила бюстгальтеры.

А тетя Маня вообще молчала, ибо в ее семейном союзе разговаривал дядя Исаак, за себя и тетю Маню. Она только ласково гладила меня по голове и улыбалась. Конечно, она меня любила, но больше молча. Чему я иногда был даже рад.

А я…, я просто принимал этот союз трех сестер за должное. Ну, вот у всех есть папа и мама, а у меня папа и мама и еще две почти мамы. Разве плохо? Зато у многих детей были дедушки и бабушки, а  у меня их не было. Папа мой ушел из дома строить коммунизм, и больше в родительский дом не возвратился. Тогда я думал, что так и надо. Теперь…, а что теперь. Уже не существенно, что думаю я по этому поводу.

Родители мамы и ее сестер умерли. Не погибли в огне революции, не в погромах, а умерли. Дед был врачом, заразился от больного бушевавшей холерой и заразил бабушку. Сгорели они быстро. И тетя Роза, старшая из сестер, взяла на себя тогда опеку над младшими.

А я рос, и три любви трех обожавших меня женщин просто обволакивали мою судьбу. Я всегда знал, что могу уткнуться в каждую из них. Что им будет в радость доставлять радость мне. Тетя Маня пекла в конце каждой недели булочки «кихелах» с изюмом, ведь их любил я. Даже, когда она болела, она рано утром ставила тесто на дрожжах на шесть часов, а потом заставляла дядю Исаака стоять и лепить сладкие дрожжевые булочки, потому что ребенок их будет ждать.

Ребенка, кстати, назвали Йосифом, и в моем имени соединилась память о прошлом мамы и ее сестер. Потому что отца их звали Йосиф, а маму – Сима, а тут – в моем имени — сразу две заглавные буквы имен их родителей.

Тетя Роза брала билеты на все лучшие городские спектакли, которые только можно было показать мальчику моего возраста, она была добровольно ответственной за мое культурное воспитание. И все балеты, кукольные постановки, спектакли ТЮЗА, я посмотрел с ней.

Маме было некогда. Она тоже строила… Мама вместе со мной в животе ухитрилась окончить строительный институт. И если она лично не строила коммунизм, то строила дома, в которых будет светлое будущее.  

Иногда они с папой обсуждали какие-то грандиозные проекты, которые надо успеть продвинуть. Но мне это было не очень интересно.

Когда я болел, рядом со мной сидели по очереди три женщины. Каждая брала день отпуска, мама, Роза и Маня. Каждая передавала дежурство, почти, как смену на передовом производстве. Строгий отчет: температура у ребенка утром, днем и вечером, что поел и в каком количестве, сколько выпил воды и принял ли микстуру. Мама была спокойной в любой день, когда она не сидела со мною, ибо такие родные сердца были рядом, что ей волноваться не приходилось.

А после болезни тетя Роза непременно вела меня в кондитерскую, потому что я любил корзиночки с клубничным джемом, именно готовые корзиночки из песочного теста с кремовой розочкой наверху, и покупала мне сразу две. То есть, выздоравливать было не только хорошо, но и вкусно.

Да, у мамы тоже была обязанность. Она водила меня в библиотеку. Раз в неделю, ждала терпеливо, пока я выберу книги, советовала что почитать, тихо шепталась с библиотекарем, красивой дамой с вечной брошью на блузе. Наверное, брошей и блуз было много, но мне они все казались одинаковыми.

Но однажды в библиотеку повел меня папа, и от библиотекаря Майи Даниловны, которая была женой его сослуживца, папа узнал об открытии детского спортивного лагеря, набиравшего на первую смену новичков. Это значит, что я не должен быть выдающимся спортсменом, меня там таким сделают! Папа загорелся идеей. Родителям, которым много времени мне уделять не получалось, очень хотелось, чтобы я стал сильным, мускулистым, накачанным физкультурником, готовым к труду и обороне, а не только начитанно-театральным очкариком.

И на общем семейном совете было решено, что я поеду. Сам! В Крым. На три недели. Лагерь был от папиной службы, так, что все будет просто замечательно. Утром — натуральный сок, плавание под присмотром инструкторов в Черном море, где меня, наконец, научат не бояться воды. Днем — обязательный отдых, вечером — желтая черешня, обожаемая мною, пионерские песни у костра, которые я еще не знаю. Но уже пора. Я — только начинающий пионер, но ведь все впереди.

Мне было десять лет. Я никогда никуда не ездил сам. Мне было откровенно страшно. Стыдно, что страшно. Но я ничего с этим поделать не мог. И я ревел. Настолько трагически противно ревел, что мама собрала всех тетушек на совет, а может, все-таки, не стоит отпускать одного ребенка.

Я очень хотел, чтобы они отказались от этой идеи. Я хотел быть дома, гулять во дворе, спать в своей кровати, ходить в театры с тетей Розой. Или, в крайнем случае, поехать в отпуск куда-нибудь с тетей Маней. Почему мне нужно ехать одному, с чужими людьми? Я тогда еще не знал, что такое интровертность, но явно интровертом себя чувствовал.

Они сидели в нашей большой комнате, три мои любимые женщины, и смотрели на меня. Вот сейчас, я был уверен, у одной из них дрогнет что-то в сердце и меня оставят дома. И это будет просто замечательно. Лето, друг Мишка, голубятня, которой я увлекся. Учиться плавать можно и нашей речке, в конце концов.

Они смотрели на меня, о чем то перешептывались. И все вместе решили, что ребенок должен ехать. Не дрогнуло у этих черствых теток ничего в сердце, как я рассчитывал. Потому что вдруг они решили, что надо во мне воспитывать мужское начало, учить самостоятельности.

Просто, наверное, я им порядком надоел, всем троим. Тете Мане осточертело печь для меня «кихелах», тете Розе таскать меня по театрам. Ну, а маме, хочется отдохнуть, не бежать с работы домой, готовить мне ужин, читать мне перед сном книгу. Я им просто больше не нужен.

Я надулся. И не шел ни на какие подкупы, ни на какие: «Йосинька, это все делается для тебя, вот увидишь, как тебе понравится, еще спасибо нам скажешь!»

Как же! Я буду им говорить спасибо… Они от меня избавились на месяц, а я им за это «спасибо», значит!?

Но день наступил, и решение осталось в силе. И был сложен мой маленький коричневый чемодан, на нем папа сделал наклейку: имя, фамилия, возраст, адрес. Мама подумала и добавила имена родителей. Папа иронично предложил написать также имена обеих теть. Не то, чтобы он не любил их или не ценил их вклад в мое воспитание, но иногда считал, что многое в этом воспитании — лишнее.

Провожали меня на поезд всей семьей, кроме папы. Папа как раз уехал в срочную командировку в Литву, он должен был демобилизоваться, но перед тем, нужно было наладить какие-то контакты с другой военной частью, которую собирались перебросить в наш город.

Так что провожали меня мама, Роза и Маня. Исаак пожал мне руку раньше, еще дома, и я был ему очень благодарен, потому что вдруг стал стесняться этих ненормальных проводов. Один коротко стриженый мальчик с коричневым чемоданом и сразу три озабоченные тетеньки, которые его сопровождают до поезда.

На перроне нас собрали  в группу, было около двадцати детей, мальчишек и девчонок. Сопровождавших воспитателей – двое, еще один ждал группу на месте, где все было подготовлено к нашему приезду.

Мне хотелось плакать, но я держался из всех сил. А что было делать… Как плакать при чужих детях, а потом с ними дружить еще кучу времени?

Я смирился с ситуацией, хотя продолжал в душе ненавидеть их всех, и маму и теток, которые так легко меня вышвырнули из своей жизни на целые три недели.

Мама что-то шептала мне на ухо, что я уже большой, и чтобы я каждый день писал ей открытки. У меня в чемодане, как оказалось,  есть набор красивых открыток с марками, уже даже с написанным адресом. И все что надо делать: вечером написать короткое письмо, как у меня прошел день. А потом, когда я вернусь, мы вместе будем читать эти открытки, и вот же будет интересно вспоминать!

Тетя Роза сообщила, что через месяц как раз у нас в городе намечаются гастроли цирка с дрессированными львами, и билеты ждут моего возвращения из лагеря. Тетя Маня по обыкновению молчала, но ее пирожки уже лежали в моем чемодане. На дорогу.

И я уехал. Из окна вагона я смотрел на перрон, на маму и теток. Мама пыталась идти за медленно отъезжающим поездом, даже бежать, она ускоряла шаг, я ее видел, видел, как слетел ее берет, но мама не обратила внимания на это, она еще следила взглядом за моим окошком.  А я решил, что не буду им махать рукой. Обойдутся без моих любезностей.

В самую последнюю секунду мне все же стало жаль маму, которая уже не могла успеть за движением поезда, взгляд ее был такой растерянный и я помахал ей рукой. И увидел, что она обрадовалась и рассмеялась. В конце концов, я смогу ее проучить и иначе, например не писать каждый день письма, пусть волнуется…И пусть все они волнуются за меня, и пусть жалеют, что отправили одного. Я еще маленький, а они бессовестные…Вот.

В лагере я немного забыл о своем желании мести. Но и про письма тоже забыл. Было хорошо и интересно. И даже новые друзья появились у меня. И я все-таки научился плавать. Пока только чуть-чуть, но это же начало. Намечалось первое соревнование среди начинающих. В общем, каникулы оказалось не такими и ужасными. Хотя обида не прошла.

Одну открытку я написал и послал маме. Добавил привет Р. и М. Так и написал: первые буквы имен теток, ну, если обижен на них, то хватит только первых букв.

На самом деле, месяц летел, как почтовый голубь, час за часом, день за днем. И каникулами я наслаждался

И когда утром нас вдруг неожиданно рано собрали и сказали срочно сложить вещи, я ничего не понял. До конца смены оставалось еще девять дней, у нас были намечены куча интересных дел, шахматный турнир, в котором я собирался победить, конкурс на лучшее знание истории своей страны, и я был вполне силен в этой теме, операция «ночной дозор», мы должны были учиться в  темноте ориентироваться на местности.  А тут вдруг, чемодан…

Но все происходило очень быстро, даже стремительно, нас посадили в автобус и повезли куда-то. Нет, не на экскурсию, оказалось на железнодорожную станцию. Война, сказали нам…

По дороге я слышал, как наши воспитатели переговаривались. Одна утверждала, что это глупо, тащить детей неизвестно куда, одних без родителей. Надо вернуться домой, а там уже все разберутся, и панику делать рано.

А вторая воспитательница ее убеждала, что чем дальше от линии огня, тем лучше, а линия эта может приблизиться к нашему городу в любой момент,  и тогда может быть поздно. В общем, она не по-революционному паниковала, о чем ей  и было сказано. Но, наверное, что-то было в ее рассуждениях логичное, потому что начальник нашей смены принял решение поддержать именно ее. И на железнодорожной станции вместо того, чтобы мы отправились к папам и мамам, а я — заодно к своим теткам, нас повезли в противоположном направлении. Тогда мне стало по-настоящему страшно!

 Мне было хорошо в лагере, не скрою, но я же ждал, когда попаду домой, когда мама, папа, который к тому времени должен был вернуться из командировки, тетя Роза, Маня с Исааком все придут, и я буду им рассказывать, как было. Я все старался запомнить, чтобы рассказать как можно более ярко и интересно и уже предвкушал удовольствие — наблюдать за своей семьей, когда буду делиться своими впечатлениями. А еще цирк… мой любимый цирк, акробаты и смешные клоуны. Все это ждало меня дома через каких-то девять дней.

А тут война, и везут нас неизвестно куда. И насколько…Я вдруг вспомнил о маминых открытках, хотел вытащить их из чемодана, но было невероятно тесно, очень душно. Мозги плавились, и мне было не до открыток…

                                                    ***

В свой город я вернулся через пятнадцать лет…А что мне было делать там раньше? К этому времени я окончил институт и получил распределение. Я мог проехать через свой город, когда направлялся на первое место работы. Мог и не проехать.

Но я все-таки взял билет с пересадкой.

Вышел на железнодорожной станции в еще нежаркое лето… До моего поезда оставалось два часа. Я стоял с чемоданом посредине перрона и не знал, как поступить.

Можно было прокомпостировать билет на следующий завтрашний рейс и остаться в городе. Я никуда не спешил. Выйти из станции и идти. Куда-нибудь… Пойти искать наш дом. Нашу улицу. Дом тети Мани и дяди Наума. Дом тети Розы. Школу свою. Все это плыло в далеком тумане детских воспоминаний, я пытался остановить его, но он уплывал от меня. Может быть, специально…

Чтобы я мог жить. А если я не найду эту улицу, не найду эти дома, что будет? А если найду, подойду, увижу чужих людей в окнах, что мне делать с этим?

Я сел на скамью прямо на перроне вокзала и бессмысленно сидел. В городе, когда-то бывшем мне родным, где меня любили так, как больше никто никогда не будет любить.

Они не успели эвакуироваться. Мама ждала папу из командировки, тети не хотели ее оставлять. Ну как, как они ее оставят, свою младшенькую? Мама убивалась, что я вдали, что началась война, а она не прислушалась к моему желанию и отправила меня одного в незнакомый край, и что теперь будет со мной???

Это была главной ее заботой. И не только ее, но и моих теток. Они все чувствовали себя виновными в том, что так бесчеловечно жестоко поступили с маленьким мальчиком, не прислушались к его просьбе не отпускать его одного. Но кто же мог думать, что война?.. И, вот теперь…

Они получили информацию, что лагерь наш эвакуируют на восток, успокоило ли это маму и теток, не знаю. Они хотели меня – рядом с собой, оберегать, кормить, рассказывать на ночь сказки, жить моей жизнью. И в хорошие и трудные дни.

Об ужасных днях они тогда не думали.

О чем думали они, когда полицаи дубинками гнали их к расстрельному рву, голых, беспомощных? Узнала ли моя мама, что папа погиб на третий день войны? Мне теперь не известно. Но я почему-то уверен в другом…

Я уверен, что в тот миг они втроем благодарили Всевышнего, что не прислушались к моим детским доводам. Что отправили меня в этот далекий летний лагерь, несмотря на мои слезы, обиду и упрямое нежелание ехать одному. Оставили мне шанс выжить. В последние свои минуты они радовались, что я не с ними в этот миг. А ведь я должен был быть там, в этом расстрельном рву, если бы они не настояли на моем отъезде.

Я уверен, я знаю, это было последней мыслью моей мамы. И Розы. И Мани.

Я  сидел на скамье на шумном перроне вокзала города своего детства и погибал с ними вместе. Они падали вновь и вновь. И мамины руки, и голос Розы, и улыбка Мани, все заслонялось свистом пуль…

Эти выстрелы в мое счастливое детство, в мое счастливое будущее я слышу уже много лет. Но здесь на перроне родного города они были наиболее громкими.

А надо жить…Даже во имя их памяти, они ведь этого хотели. В чемодане за мной по белу свету  путешествуют мамины открытки, с подписанным адресом, я так больше и не отправил ей их. Успел всего одну, с видом нашего города. Весна. Каштаны. Фонтан.

                                                ***

Я встал, очень хотелось пить, поинтересовался, где буфет и направился к зданию вокзала. Рядом прошли мама и симпатичная очкастая девочка. Девочка обиженно дула губы, мама ее успокаивала и уговаривала. Я расслышал только несколько фраз:

— Ну, не плачь, пойдем, я куплю тебе твое любимое пирожное – корзинку!

— С клубничным джемом? – еще всхлипывая, спросила девочка.

Ответ я не услышал.                                                         

15.06.2022  

Иллюстрация: Дмитрий Дубровин. «На Казанском вокзале»