Аэропорт Бен Гурион. Бессонная ночь. Вернее, третья, четвертая, пятая бессонные ночи, накопившаяся усталость …  А затем такси, которое должно везти мою семью в первый дом на родине. Который оказался на последнем четвертом этаже дома на провинциальной улочке маленького Кирьят-Хаима, главным украшением которого служили пальмы, пальмы, пальмы… Я помню этот день, 20 декабря 1990…                   

Такси подъехало, мы грузили вещи. И вдруг я поняла, что не могу садиться в это такси. Я все еще привязана к своему киевскому дому с видом на зеленую Владимирскую горку, с запахом сирени и каштанов, и фуникулером, неспешный ход которого я любила наблюдать с балкона.

И пока я была в аэропорту, эта нить не рвалась. Так мне казалось, так помнится мне. И я убежала от такси к зданию аэропорта. Вела себя, как глупая девчонка…

Меня успокаивали, уговаривали. Друг моего племянника, двадцатилетний парень, раньше приехавший в Израиль и встречавший нас, обнимал меня плачущую и что-то говорил… не помню слова. О том, что привыкну, что будет хорошо. Наверное, об этом…И я села в такси и от усталости проспала всю дорогу.

Прошло столько лет… Я не собираюсь петь Оду своей стране. Только скажу, что не представляю свою жизнь без нее. Вместе с шумом и восточной музыкой, которую не люблю. С герметизированной комнатой, которой, увы, находилось применение. С тропическим ветром и зимним неуютом, с воинской повинностью сына и дочери…

Она — моя. Страна эта. С удобствами и неудобствами. Просто вошла под кожу и течет по венам. Живет там. И хорошо, что так…

Не было громких речей и улыбок дежурных чиновников министерства абсорбции, не было бело-голубых флагов и красных дорожек…Была огромная непроходящая усталость после бесконечно длинных бессонных ночей последней недели и полное непонимание происходящего…Неужели  это все со мной?

И еще были пальмы … в таком количестве пальм я не видела до того вечера никогда. Каштаны – пожалуйста, липы, тополя, плакучие ивы, березы… рябины. Но здесь нас приветствовали длинноногие манекенщицы —  пальмы, заодно несущие  роль почетного эскорта.

На улице плюс двадцать…Густая синева теплого вечера никак не вяжется с нашими пуховыми куртками, шапками и варежками, пришитыми к резинкам и заботливо продетыми в рукава детских курточек: чтоб не замерзли ручки… Из Киева мы выезжали при прилично минусовой температуре… Девятнадцатого декабря по белому хрустящему, первому в том году,  снегу подкатил к нашему дому пузатый автобус «Икарус» – огромный и только наш,  и расплющив нос об его стекло, я успела бросить последний взгляд на свой старый дом – где росла, училась, строила личную жизнь, ломала ее, и опять строила… а теперь все кубики  вновь лежат готовыми к следующей  взрослой игре – репатриации… Что это за слово такое… что оно нам несет:  пропасть или взлет… И не разберешь, пока не повернешь… Вернее, не приземлишься в этом тягучем вечернем декабрьском, но по летнему теплом  вечере, опустившемся на  аэропорт им.  Бен-Гуриона…

С того дня – 20 декабря минуло столько лет… Помню, как на первых порах у меня возникла стойкая аллергия на любимое заявление старожилов : «Нам бы Ваши проблемы… Вот мы, когда здесь оказались,  должны были…» Ну и дальше приходилось выслушивать об очередных мытарствах очередной алии, и не пытаясь возразить, думать: мне от этого легче?

Как давно был этот день —  20 декабря 1990 года…Иногда кажется, что это происходило не со мной…И не я бросилась прочь от такси, подъехавшего к аэропорту, чтобы везти нас в первый дом на родине, которого у нас по стечению обстоятельств не оказалось, а был лишь матрац на полу кухни-салона  чужих, но добрых людей.

И это не я —  накануне навсегда затворила дверь своей киевской квартиры, где летом во дворе дома пахло сиренью и воздух этот пьянил вечной юностью,

А  зимой из окна столовой ( кто же там называл центральную комнату салоном) сквозь голые ветви деревьев  были видны вагончики фуникулера, ползущие по склону Владимирской горки, верх – вниз …

И это не я проходила досмотр в аэропорту Борисполь, во время которого милый мальчик — таможенник  так и не распотрошил мою ручную кладь, лишь махнул рукой – «проходи»…, а на дне сумки, между прочим,  лежали два маленьких, не вывозных в 1990 году золотых колечка, не раритетных, но близких моему сердцу семейных украшений… А ведь  мог он перевернуть ее вверх дном,  как сделала бравая грудастая таможенница, проверяя вещи моих родителей  за соседней стойкой, или, еще круче – отправить на личный досмотр, который пришлось проходить моей сестре с мужем… Шел год 1990… Время было уже не то, но пока не это, …

И это не меня с семьей оставили на сутки в Венгрии, сопровождая полицейским эскортом автобус с пассажирами рейса Киев – Тель-Авив в какой- то загородный дом отдыха, где мы спали вповалку. Несмотря на то, что  рейс наш был прямой. А все,  потому что не справлялся главный аэропорт Израиля с наплывом новых израильтян. Нас было много, декабристов… И ехали мы сюда, хотя знали, что на горизонте маячит война в Персидском заливе. Умный в гору, то бишь, в «алию»  не  пойдет… умный дома подождет.

Нам уже не ждалось. Ну это, как  оказалось, был неплохой опыт подготовки ко Второй Ливанской войне, во время которой мы прожили  все тридцать дней между перелетами и недолетами «Катюш»… Что ж, вот тогда можно было, вспоминать, как мы, жители Израиля с трехнедельным стажем, во время первой январской сирены 91 года, выскочили на улицу вместо того, чтобы герметизироваться. Как ни одно радио  на первых порах не передавало на русском языке информацию об отбое тревоги, и сидели мы в противогазах, ожидая звонка от родственников. Да  и вообще, главная герметизированная комната в нашей первой съемной квартире была нелепо герметизированной, ибо  имела стеклянную дверь. И, как отец мой, после трех инфарктов,  получил стандартный противогаз.  Кто же его знал,  что выдаются  специальные  — для сердечников. Он задыхался в нем, а я из солидарности снимала свой…. Это было так давно…

И ульпан, и радость первого заработка, когда новая репатриантка, продвинувшаяся по общественной линии,  пришла в наш ульпан и предложила  «поофициантить»  на праздновании олимовского  Песаха — 91. Я была счастлива тогда заработать свои первые пару десятков шекелей… Правда,  официанткой я оказалась не высшего класса, с подносами не справлялась, но в зале были все свои люди и жалобы не поступали…

Да ладно уж, официантка… Неужели это ко мне, одетой в джинсики – варенки  и футболочку а-ля «киевский черный рынок»,  около супермаркета   вальяжно подошел местный мужичок, позванивая золотыми цепями разных размеров и на «иврит каля» достаточно доступно предложил работу… у себя на дому, прибирать квартиру, как он сказал, а далее – что-то невнятное,  но я, наивная «олимочка», совершенно серьезно записала номер его телефона…Слово «работа» действовало магически, и  в первый год жизни в Израиле было самым святым словом.  А о том,  какие ассоциации возникают у тутошних аборигенов при виде молодых представительниц постсоветской алии, мне было тогда абсолютно невдомек…

Неужели это все было со мной, первые фразы на иврите, первые новые друзья, контейнер, в котором, наконец, прибыли наши вещи, а  соседи, забывшие что тоже когда то «совершали алию», с легким, но не забываемым все эти годы снобизмом,  заявили, что мы своими барахлом превратили их фешенебельное парадное в склад…

И первые слезы маленького сына, которого били  за то, что он чужак, и мама помазала его ссадины зеленкой. А я не знала, как его защитить… Где найти эти слова…

Как далеко все-таки остались воспоминания тех дней…С годами стирается острота восприятия событий. Помню, как на первом израильском концерте Александра Розенбаума в году 1993 –м он  сказал, что только сегодня сочинил песню. И спел ее впервые на том вечере. Это была хорошо известная   — «На семи ветрах, на семи холмах…»

Помню, как шла пешком на концерт Булата Окуджавы в соседний город, а возвращаясь, прокручивала в голове   любимые строки:

 «Господи, мой Боже, зеленоглазый мой,

Пока Земля ещё вертится и это ей странно самой.

Пока ещё хватает времени и огня,

Дай же ты всем понемногу и не забудь про меня…»

А в Киев, с которым страшно было расстаться,  я поехала  спустя 18 лет вместе с дочерью  — «саброй».  И возвращение в Израиль после этой поездки показалось мне желанным и естественным, как возвращение домой…

Сколько  календарей  перевернула  я на Земле Обетованной.  Потеряла, нашла, проиграла, выиграла… Все- таки уверена – обрела больше, чем оставила…И никогда не пожалела о своем выборе. Искала и ищу до сих пор те слова, которые хотела бы сказать земле этой, родине своей, сказать  без патетики и надрыва, просто любя ее…

А израильские пальмы, знаете ли, и сегодня, как Атланты, держат наше небо на своих  зеленых  ладонях…

Уже, когда был написан этот очерк, появились строчки в столбик, которые мне кажутся очень близкими его теме.

Эти строчки в столбик, написались после полета рейсом  Тель-Авив — Эйлат, который проходил в позднее вечернее время

Я не знаю, где я пролетала,

Знаю, что летела над страной,

Где мне каждый город и квартал,

Давно близкий и давно родной.

 

И в иллюминаторе блестели

Сотни разноцветных огоньков,

Нет у нас здесь ни тайги, ни ели,

Нет и лозунгов, всегда к труду готов.

 

Мы живем эмоциями часто,

Не всегда сдержать умеем их,

Мы счастливы, иногда несчастны,

И пытаемся словить тот миг,

 

То мгновение, когда удача,

Улыбнется, не скрывая свет,

Иногда смеемся, часто плачем,

Ищем каждый для себя ответ.

 

Мы живем в пустыне и у моря,

Верим в Бога иль наоборот,

Ждем мы счастья и боимся горя,

И по-разному приходит Новый Год

 

В нашу жизнь… Но мы израильтяне,

И не нужно лозунгов нам громких,

Никогда не жить здесь, как в нирване,

Просто быть готовым к обороне

 

Этой крошечной на свете точки,

Что с трудом на карте различима,

Провожаешь в армию ты дочку,

Говоришь ей, что всегда любима…

Январь 2016 Эйлат.