Из сборника прозы «Русские корни»

На этот раз Люда  не смогла сама добраться до больницы,  и выз­вали  машину скорой помощи. Был  полдень,  Йонатан  спал, будить его не хотелось, она всегда считала, что сон для ребенка  —  свято. Люда  попросила маму: «Поцелуй Йоника, когда он проснется, и Ромку».

      В  палате  её  встретила Мэри  и  буднично  сказала:  «А-а, ты верну­лась.  Знаешь, Ури  из четвертой палаты умер». Мэри приехала  полгода назад из Румынии, и центром ее абсорбции стала больнич­ная койка.

Люда откинулась на подушку. Как странно, что боль теперь  нео­тъемлемая  часть  ее жизни.  Ломило  все тело, значит,  поднялась температура. К ней пообещали пригласить психолога. «Он у вас вроде священника на последнем причастии?» — спросила она, но ее юмор не поняли.  Термометр показал 38,6.  Медсестра вздохнула и принесла лекарство. Они, медсестры этого отделения, были немногословны, корректны, с отпечатком печали на лице,  а может, ей  так  только  казались.  Наверное, после смены они  глубже вдыхают чис­тый воздух, разглаживают морщины и  спешат скорей домой, к своим детям, к свежей и новой жизни.

Люда не заметила, когда зашел в палату Дов. Она вдруг почувст­вовала на себе взгляд,  а потом увидела его глаза цвета темного малахита, а в них  —  боль и крушение всех надежд. Она постаралась улыб­нуться. Они говорили о Ромкиных проблемах с математикой, и об  Йонатане, у  которого  тяжело выходят зубки. Дов  взял  ее руку, горячую и сухую, и Люда почувствовала прохладу февральского вечера, а, может,  это просто падала температура. «Ты иди домой, — сказала она, —   Йоника  ведь нужно купать и класть спать». Он кивнул.

***

С Довом Люда познакомилась, когда, расставшись с мужем, и забрав Ромку, пошла в социальный отдел, искать помощи.  Дов   выяснял там проблемы своей тетушки и с того дня стал Людиным добровольным  социальным  работником. Он помог   Люде найти адвоката, снять квартиру и устроить Ромку на субсидированную продленку в школе, а потом совершенно неожиданно влюбился  в нее в свои тридцать восемь хо­лостяцких  лет, влюбился в ее незащищенность, бледность щек, неправильный иврит. Через год после знакомства, Люда окунаясь в прозрачную воду предсвадебной «миквы»,  все еще пыталась понять, как закружил и привел  ее сюда водоворот  событий.  Но тут женщина со строгим лицом окинула её  тело взглядом и пожелала счастья, которое Люда считала утерянным.

***

В тот  год их гомельская  свадьба была  одним из громких  событий городской жизни. После долгих лет еще школьного  романа  Шурик  Криныця  сделал предложение  руки и сердца, а  Людочка Злотникова его приняла. Еврейская мама  Люды была на шаг  от инфаркта,  а украинский папа  Шурика кратко  и лаконично послал сына матом. Но война «Монтекки и Капулетти» не состоялась, потому  что Ромео и Джульетта не догадались аргументировать  в защиту своей любви столь эффективно:  Люда ждала ребенка.  И был марш  Мендельсона, не устаревший с годами, и «Горько» на счет, и выносил Шурик  свою молодую  жену из  зала  торжеств  на  руках, и клялся  любить    вечно.

Первого мая флаги и шары запестрели над городом. Организованное народ­ное гуляние проходило успешно, в сопровождении свежего ветра. Воздух  был чист  и прозрачен, и только аэропорты начинали чувствовать особую нагрузку. Надвигалось цунами великого радиаци­онного бегства. И еще первого мая родился Ромка. Он родился раньше срока неправдоподобно маленький, и его выращивали в барокамере до нужного веса,

Им так и не удалось выехать в то жаркое «чернобыльское» лето, да и ехать надолго было некуда.  Запаслись сухим  молоком  из  Львова, иногда  Шурик   делал  продукто­вые вылазки в  Москву. К сентябрю волна отбывших прибилась назад к Гомелю. Открывались, сады и школы, заканчивались отпуска и накопленные на сберкнижках деньги. Потом иссякли запасы сухого молока, и жизнь потекла прежняя, доапрельская.

Вообще, это было интересное и  беспокойное время. Папа Шурика попытался завести разговоры, что    не мешало  бы крестить мальчика и закрыть все вопросы о его еврействе, но мама Люды категорически возразила: «Мы же не настаиваем на обрезании!» Так что Ромка получился атеист, с черными еврейскими глазами и украинской фамилией Криныця.  К четырем годам он умел тоненько подпевать деду: «Розпрягайте, хлопцi, конi», а у бабы Розы в гостях кушал морковный «цимес».

В то же время следующая волна отъездов захватила Людиных друзей и родственников. Тут  уже однозначно брались билеты в одну сторону. На пике  той   волны  Шурик  неожиданно  для себя согласился с доводами   Люды и дал  добро на отъезд в Израиль. Жили  они в состоянии вечного перемирия, от ссоры до ссоры. А перемена места, как известно —  перемена счастья.

 ***  

Когда в первый раз Шурик напился, Люда не восприняла это всерьез. Он умел быть ласковым
и нежным, и обладал  способностью  с первого  взгляда  вызывать симпатию. Люда  достаточно быстро устроилась  компьютерным чертежником, а  Шурик все искал себя. Сперва  у него возникла идея проходить «гиюр», но он быстро разочаровался в ней. Потом Шурик занялся поисками общины старообрядцев, затем, вернувшись к светской жизни, решил, что способен на собственный бизнес, и по очереди прогорел на  открытии  магазина, химчистки и маклерской конторы. У Люды состоялся с Шуриком серьезный  разговор, после чего он устроился охранником в русский ресторан. Теперь его звали Алекс.

Попытки мужа что-то изменить в своей жизни  лавиной обрушивались на Люду. Вначале она пыта­лась устоять перед ними, но однажды Шурик пришел пьяный, и это стало повторяться. А потом,  войдя слишком рьяно  в роль  защитника  порядка,  выбил несколько зубов одному неспокойному посетителю ресторана.

Зубы в Израиле оказались дорогим вложением средств, и чтобы замять скандал, Шурику пришлось отдать все накопленные  на черный день деньги. Тогда восстала Люда, но Шурик сильно изменился.  Он  сказал, что у  всех евреев такие физиономии, что так  и хочется врезать им  по зубам, и нельзя было совершить большей дурости, чем приехать в еврейское царство. Люда дала ему пощечину, на что он с высоты своих метра восьмидесяти  ответил  тем  же. Люда плакала, Ромка рыдал, Шурик зло ходил по комнате, не зная просить,    ли прощения. И  в конце решил не просить. Он заявил, что с него  хватит, он уезжает обратно, и мо­жет забрать Ромку, если Люда хочет.  Люда, естественно, не хотела.  Утром она сложила вещи, оставила их у соседки и ушла от Шурика навсегда.

***

Когда  Дов  узнал, что   скоро  станет отцом, он просто  сказал: «Я  счастлив».  Ромка визжал от восторга.  Люда ходила гордая и тайно мечтала  о    дочке. Признаки болезни появились в середине беременности, но все списы­валось на ее  положение. Накатывалась страшная усталость, Люда успокаивала  Дова, что это  от низкого давления. Анализы были странные и тревожные, но про­верки откладывались.

Йоник, маленький голубь их дома, родился хамсиновой  ночью и властно закричал, показывая характер. Люда замоталась в бессонных  буднях. Но наступил день, когда от головокружения и слабости, она  не смогла    встать. Исследования давали противоречивые ответы, оптимизм сменялся отчаянием,  потом возвращалась надежда.

Лишь через месяц, когда были   собраны все результаты, врач сказал, не поднимая на Дова  глаз: «Мы будем пытаться  помочь, но вы поздно обрати­лись к нам». Тогда Люда и попала в первый раз в больницу. Приехавшая  Людина мама научилась менять современные подгузники, Ромка  с трудом  вспомнил  бабушку  и все требовал, чтобы перед  сном его укрывала мама. Дов, взяв отпуск, мотался, разыскивая ультрасовременные клиники, но клещи  болезни щупальцами уходили вглубь  Людиного тела. «Она у вас молодая, — сказала какая-то бабушка —  экстрасенс и с грустью до­бавила: «Молодые сгорают быстро».

 ***

К ночи Люда почувствовала облегчение и смогла спокойно уснуть, но под утро вернулись боли и ей укололи успокоительное. Она пыталась  конкретизировать свои мысли, а они Азбукой Морзе что-то простукивали в голове и терялись. И только бесконечно жаль было Йоника и Ромку, и бесконечно страшно было уходить в неизвестный туннель…

 ***

Неделю  назад  на праздник деревьев  Ту-би-Шват  Дов и Ромка посадили деревцо со странным названием  – шесек.  Веточки его были тонкими, а листья широкими зелеными ладошками хлопали по стволу. Люда и Йоник  смотрели в окно. Ему уже   исполнилось восемь месяцев.  Бабушка научила его делать ладушки и выговаривать слог «ма».

Теперь он смешно лопотал: «ма-ма-ма»  и показывал на Ромку, который махал ему совком  со двора.  Потом обиженно заплакал, стараясь затолкнуть сразу два кулачка к опухшим  деснам. Йоник успокоился, когда Дов и Ромка вернулись, и  потянулся к отцу на руки, Он все пытался  ухватить палец Дова,  и когда ему  это удалось, счастливо укусил.  Дов  удивился, взял ложку и победно  постучал  по  первому  зубу сына.

Люда смотрела на солнце, а оно   теплым  февральским лучом подмиги­вало  ей. « Я тебя люблю», —  вдруг сказала она  Дову.  Эти слова она не гово­рила ему ни разу, да он и не требовал от нее. «Спасибо», —  ответил Дов.

Ромка подбежал к матери и сказал:  «Когда Йоник подрастет, он  будет помогать поливать наше дерево,  и ты увидишь, каким оно станет большим».

— Конечно,  —  пообещала  Люда.

***

1997 год