— Слышишь, Герш, она так и привела этого своего, — Хана сидела на кровати, и расчесывала тяжелые густые волосы. Была у нее традиция, перед сном расчесать их, выйдя во двор, чтобы воздухом они пропитались. Летом во дворе, зимой на крыльце. Гордилась Хана волосами и они, действительно, украшали лицо, сглаживая его грубоватые черты и добавляя ей мягкость.  

И то, что сегодня Хана расчесывалась в комнате, демонстрировало ее растерянность.

— Так ты слышишь, Герш? – повторила она, обращаясь к мужу.

Герш слышал. Отвечать не хотелось. Не ответить было невозможно. Хана не отстанет. И если честно, его тоже волновал этот вопрос.

Но, чтобы как-то оттянуть время, хотя было понятно, кто это — «она» и кого — «его», он переспросил.

— Твоя дочь! –  теряя терпение, ответила Хана, — твоя старшая дочь привела сегодня в дом своего коммуниста. Или комсомольца. Не знаю, кто он там.

У коммуниста или комсомольца было имя. Его звали Леонид Ольшанский. Но Хане не хотелось произносить это имя, она его уже не любила, как не полюбила Советскую власть, в одночасье поломавшую весь привычный уклад жизни. Герш понимал это. И что ответить Хане, не знал.

Хорошо было бы сделать вид, что уснул, и обмозговать пока ответ, но Хана нетерпеливо покашливает и даже волосы расчесывать перестала.

— Ну, это же ничего еще не значит, — примирительно сказал Герш, — Пришел-ушел…

Жена покрутила пальцем у виска,

— Только равнодушный человек так может ответить, — в сердцах сказала она и перекривила:  Пришел — ушел. Это твоя дочь! Тебе что —  всё равно?

Ну, конечно, когда Розочка умница, когда она помощница и красавица, она — дочь Ханы. А когда Роза привела в дом своего комсомольца или коммуниста, она его, Герша, дочь.

Герш сел на кровати, все равно теперь не уснуть. Хане ничего не ответил. Затем вышел во двор. Молодой месяц серпом зацепился за высокую яблоню и повис на ней вместе с только появившимся яблоневым цветом, посеребрив его. Тишина лежала на земле, весенняя, пока прохладная ночная тишина. А ночи все короче, отдохнуть бы, выспаться. Утром опять к земле, к земле.

Так жизнь и проходит: вскопать, бороновать, посеять, удобрить, проследить, как растет, собрать урожай. Лошадей кормить, заботиться чтобы здоровыми были, лошади – его кормильцы, а значит, кормильцы всей семьи. Пятеро детей у Ханы и Герша. После Розы — Мира, после Миры – Сонечка, а затем… вот уж подарок отцу — появились близнецы Янкель и Меирчик.  Им уже по шесть лет. А, кажется, только родились…

Дети – забота и радость Герша. И Ханы, конечно же. Хана — замечательная мать, не ошибся он, когда привел ее в дом через полгода после траура по Блюме. Как он те полгода сам прожил с маленькой Розой и новорожденной Мирочкой, как одолел ту черную полосу, когда потерял жену?..

Одолел. И дом новый построил, и с Ханой родил троих детей. А главное, заменила она мать его старшим дочкам. Девочки так и называют ее – мамой. Слава Богу, что так…

А что Розочка привела этого своего, комсомольца-коммуниста… Герш вздохнул. Времена такие. Все нынче смешалось. После того, как вошли в деревню войска, расположились  здесь, Советскую власть установили, нет теперь того порядка, что был в Галиции. И не будет уже. Герш это понимает. А Хана нет. Ей хочется, чтобы все было, как раньше, по заведенным традициям.

Немного еврейских семей в деревне, но дружные они. И с нееврейскими соседями ладят, и между собой держатся, чтобы быть вместе. Миньян, Слава Богу, по Субботам есть, свой участок на кладбище, свадьбы отмечали под хупой, обрезание деткам делали вовремя, все, как всегда было. Мальчики ходили в хедер… А теперь полный балаган.

И на фоне этого балагана Розка влюбилась в лейтенанта Ольшанского. Видно же по ней, что влюбилась. Вернее, Герш, может и не заметил бы. Не такой он знаток человеческих душ, чтобы по лицам девчонок их душевное состояние угадывать. Но от Ханы ничего не утаишь.

А Розка вдруг расплела косу. Волосы у нее не хуже, чем у приемной матери, только рыже-медные, в наследство от Блюмы. Та красавицей была… Розе скоро восемнадцать. И фигуркой ладная, и лицом, а главное, хорошая она, добрая, покладистая. Помогла матери всех младших детей вырастить, никогда не перечила.

И Хана ей отвечает взаимностью. К новогоднему празднику Рош хаШана, когда специально приезжает пани Катарина, чтобы пошить всей семье новую одежду, Хана не себе первой заказывает, а Розке. Пусть и ткань дочь выберет дороже, чем семейный бюджет позволяет, никогда ей не откажет.  Лучше себе пошьет что-то поскромнее. Девочка ведь выросла, на выданье уже.

В общем, мир и любовь в доме Ханы и Герша. В радость главе семьи домой вернуться после тяжелого дня. Младшие дочери наперегонки бегут, несут кувшин с водой, полотенце, чтобы умылся. Мальчишки на руки карабкаются. Он хоть и устал, подхватывает каждого из них и вверх подбрасывает. Ужин горячий ждет, вся семья за столом соберется. Порядок заведен такой, целый день, кто – когда — что перекусит, зато вечером, после возвращения Герша, все должны сидеть за столом и ужинать вместе.

И когда Роза заявила, что сегодня ужинать не будет, она, видите ли, в райцентр собралась в кинотеатр, у Ханы даже слова растерялись от такой неожиданности. В какой еще кинотеатр??

Да, заметила мать в последнее время, что Розка меньше бывает дома, все старается найти повод пойти то туда, то сюда, а чаще — в гости к Паше Злотниковой. Паша одна живет с сыном Гришенькой. Муж ушел на заработки и не вернулся, то ли погиб в неразберихе событий, то ли другой семьей обзавелся, никто не знает. А Паше одной сына поднимать.

Роза помогает ему в учебе, она ведь уже восьмилетку закончила, и взялась помогать мальчику, которому тяжело дается математика. Хана гордится дочерью, она сама осталась ведь без всякого образования, не до того было ее матери, чтобы дочку по школам посылать. Еле сводили концы с концами…Потом, взрослой, вместе со своими детьми уже читать и писать научилась.

А ее, Ханины девочки, будут образованными! И правильно, что Роза помогает чужому ребенку, почти каждый вечер сидит с ним, разбирает материал школьный. «Мицва» это называется! Делать «мицвот» Хана считает одним из важных жизненных принципов…И вот результат, мальчик из отстающих в классе стал одним из лучших. Паша не нарадуется, благодарит Розу в разговоре с Ханой.

А то, что у Паши на постое расположились военные от новой советской власти, об этом Хана вовремя не подумала. Если бы подумала, может и не позволила дочке туда ходить. В общем, пропустила она момент.

И встретила ее Розка этого лейтенанта. Красивый парень, из Москвы самой, мать — педагог, отец и старший брат – врачи. Вот такая семья у него. А он предпочел в армии после службы остаться, военную карьеру делать. Кто-то должен Родину защищать, так говорит он.

Это все Розка рассказала недавно совсем. До того молчала, только глаза блестели. А тут не выдержала, когда собралась в кино в райцентр честно сказала, что идет не одна, не с подружками, а что пригласил ее лейтенант Ольшанский. И не будет она ужинать вместе с семьей.

Заныло сердце Ханы, не нравятся ей эти пришлые женихи.  Другие они, чужие, и уклад жизни у них другой, советский какой-то, там ни Бога, ни традиций, ни порядка в семье.

Хочется Хане для Розочки счастья, настоящего, семейного. Чтобы муж дома каждый вечер был, а не на учениях, чтобы хата своя полная деток, а не по гарнизонам мотаться. Таким она понимает женское счастье. Как у нее. Такое и дочкам желает.

Хана уже разговаривала с соседкой, у которой племянник в соседнем селе, двадцать два года ему.  Хороший парень, работящий, из дома зажиточного. Все есть там, отец, мать, он младший, все дети устроены, так что он — родительский «мизинкл» — сейчас все для него.

Хотела Хана Розе предложить с ним познакомиться, не насильно замуж ее выдавать, упаси Бог, не те времена сейчас. Но вдруг бы понравились они друг другу? И вышло бы что из этого…И быть свадьбе, хупе…

А тут лейтенант Ольшанский. Такой же рыжий, как и Розка, даже смешно. Что они друг друга по цвету волос приметили?…

— Нет, — смеется Роза, — я Гришеньке задачу помогала решить, сама запуталась, а он как раз вернулся, подошел, и за две минуты все нам объяснил, да так понятно, лучше, чем любой учитель.

В общем, как поняла Хана из разговора с дочерью: она лейтенанта своего сначала зауважала очень, а потом — все остальное… Что это — все остальное, Розка не обьясняет, косу теребит, в глаза не смотрит, а глаза то блестят. И так все понятно, без слов, что влюблена.

Тяжело Хане на душе с этим дочкиным ухажером. Не о таком будущем для нее мечтала, когда поднимала ее, сиротку. Подарила ей первой — всю свою нерастраченную материнскую ласку и нежность. Мирочка, та была младенчиком, там было все понятно, она уже выросла при ней.

А Розочке было четыре года. Она маму свою помнила, первые месяцы звала ее, плакала… Но со временем, благодаря терпению и ласке, стала Хану мамой называть, о своей родной маме может в сердце помнит, но никогда не говорит о ней. Герш тоже дочек не дергает, сам в день ее поминок идет на кладбище, читает «кадиш», дома в дальнем углу свечу зажигает в память о покойнице. Все, как надо, как у людей.

Хане уже было двадцать девять, когда Герш позвал ее замуж. Думала, что одной ей и остаться ввек. Жила она с матерью, еле умевшей прокормить себя и дочь. В детстве бралась за любые работы, лишь бы помочь маме. И упала однажды с дерева, когда сливы собирала для одинокой старушки. Та варила варенье, да на ярмарках продавала, и пару копеек с продажи перепадали Хане.

Не убилась она тогда, нет, но ногу сломала, и не срослась нога, как надо. Так и осталась хромой. Даже кличку ей придумали: «Хана хромая». Кто такую замуж возьмет, особенно в деревне, где нужны женщины не ученые, а работящие? А тут бесприданница и хромая…

И когда Герш позвал ее, она минуту не раздумывала! Вот же повезло, и муж красивый при ней, и девочки ладненькие с ним в ее жизнь пришли. Как она тогда переживала, что своего молока нет, кормить новорожденную Мирочку. А откуда молоко будет, если не рожала? Хоть назовись матерью, а с женским организмом не поспоришь…

Ничего, она с ребенком на руках в другой конец деревни шесть раз в день бегала, дожидалась, когда добрая женщина своего накормит и к груди ее Мирочку приложит. Сидела и смотрела на нее, и себя такой же представляла, с разбухшей грудью, с болючими сосками, но такой же счастливой.

И Бог послал ей Ее материнство. И не только Сонечку, как две капли воды похожую на Хану, но и мальчишек в подарок мужу. Двоих сразу. Думала Хана, умрет, пока родила их, две повитухи над ней стояли, Герш и врача из центра вызвал, да тот в распутицу весеннюю не смог к ним добраться. Страшно ей было тогда, ой, не вспоминать лучше… Понимала она, как страшно Гершу, если сейчас, что случится с ней. Одну ведь жену потерял в родах, это ж, как злой рок, если второй раз…

Но Бог миловал, ей жизнь оставил и замечательных мальчишек в дом добавил. Как же ей не молиться, не просить за них, за всех…В канун каждой Субботы зажигает она свечи, и просит, просит для каждого своего ребенка, для мужа, для себя, чтобы силы были на все…

А то, что Розка своего Ольшанского в дом привела, что же теперь делать?

На минутку с ним заскочила, в прихожей постояла, вроде забыла что-то. Он так чинно поздоровался с Ханой, под козырек взял, словно она офицер какой. Видно, что не знает, как себя вести. И Хана не знает, что ответить, что сказать. Не свой он, чужой. Не потому что, не их – галицкий еврей, а просто все в нем чуждо ей, и непонятно. И его «Здравствуйте, Хана Иосифовна», и слова разные ей не понятные. Русский язык Хана понимает плохо. А он, похоже, идиш не знает.

Оказалось, знает «а бисэле», как он сказал при следующей встрече, когда все — таки привела его Роза знакомить с семьей. Было это в Шаббат, потому о делах не говорили, только о жизни.

И да, знает он «абисэле идиш», потому что в детстве была с ним бабушка, она родом из Одессы. Приехала сыну с невесткой помочь, оба тяжело работали, а тут сын второй родился. Позвали мать, уговорили ее приехать в Москву, где семья невестки уже годами жила. Она бы ни за что ни в какие столицы не поехала, но как сыночку не помочь, так говорила она. Прожила в семье, пока Ленечка в школу пошел, и вернулась в свою Одессу. Лучше которой, утверждала, нет места не свете.

Почему-то рассказ Розиного кавалера о бабушке несколько примирил Хану с существованием нового человека в доме. В конце концов, еврейский ведь мальчик, хоть коммунист или комсомолец, не знает Хана, кто он там, по партийной их линии, и знать не хочет.

Вон, в семье Шварцманов, Сарочка Шварцман влюбилась тоже в лейтенанта, Николаем зовут его, и родом он из какой-то деревни на Смоленщине. И что? Как бедная мать там ни убивалась, уехала с ним. Живет в гарнизоне в Белоруссии, мальчишку родила, необрезанного уже, конечно. Матери фотографии шлет. Обещала этим летом приехать, внука показать и отдохнуть немного на природе.

А тут все-таки «абисэле идиш», свой еврейский парень, хоть и не свой, конечно…

Мучается Хана, дергает Герша, мол, что будет… Тот молчит. Молчун он вообще по жизни, больше с лошадьми беседы ведет, чем с ней, с Ханой. А если Хана порой укоряет его за немногословность, смеется Герш в ответ и говорит: «Так они ж не отвечают, не жалуются, не злятся, если не то скажу, не так отвечу…». А может он и прав.

И правда, она у всех своя. И у Розочки своя правда, и у ее Ольшанского тоже. Как же жить только, когда все было понятно, а теперь все рушится? Как принять это?

Но, когда Розка пришла и сказала, что Ольшанский ей сделал предложение, и она его приняла, вот так без согласия родителей, уж пусть они ее извинят, Хана была к такому раскладу событий почти готова.

Розка топталась на месте и никак не могла завершить свою мысль, то, что ей было важно родителям сказать…

Но ведь это ее жизнь, верно, наконец, выдавила из себя. А значит, свадьбы с раввином и хупой не будет. Леня не может, чтобы было так. Не по-советски это. Они поедут с Ольшанским в Станислав* и распишутся в загсе. И пусть мама-папа не обижаются. А если хотят, то конечно, они сразу после росписи приедут к ним домой и отметят с ними. А потом им сделают свадьбу сослуживцы Лени, настоящую комсомольскую.

Что такое комсомольская свадьба, Хана так и не поняла. Песни будут петь патриотические и кричать «горько», — объяснила ей Роза.

Она надела голубенькое платье, пошитое к прошлому празднику Песах. Уложила свои волосы косой вокруг головы. По такому поводу Ольшанскому был выдан гарнизонный автомобиль, который и отвез молодых расписаться  в загсе Станислава. Вот и вся свадьба.

Дома они все же отметили. Пришел брат Герша с женой и детьми, Паша с Гришенькой. Хана успела штрудель спечь и рыбу зафаршировать, как же без традиционной еды, что это за «хасэнэ»*?

Дети  приехали, улыбаются, волосы Розкины растрепались, видно целовались всю дорогу. Ольшанский еду похвалил, сказал, что рыба фаршированная очень вкусная, а такого штруделя он с роду не ел. Не похоже, что для вежливости сказал, понравилось ему.

Это он еще Ханин бисквит и медовик не пробовал, когда она «леках» печет на Рош хаШана, все соседи, и украинцы и поляки, просят рецепт, потому что самые вкусные они у Ханы.

А Роза счастлива…И это самое главное. Сняли молодые комнатку отдельную в той части села, где военные квартировали. Но каждый день приходит она к ним домой. И с девочками посекретничать, и с братишками пообщаться.

Как заведено, к ужину родители ждут ее, когда Герш придет после рабочего дня. Если получается, присоединяется к Розке ее Ольшанский, они приходят вдвоем. Но он часто на учениях, и возвращается к ночи… Почему Хана так и не смогла его называть по имени: Леонид, она сама не понимает. Вроде так дистанция сохраняется. Ей так легче. Ольшанский все еще ей чужой, а Розка она – ее. Впрочем, и она теперь — Ольшанская.

А он так вежливо называет ее Ханой Иосифной, а Герша – Григорием Михайловичем. Никто никогда в деревне их так не величал.  Максимум говорили, Герш сын Мойше, а тут такие почести иногородние. Да ладно уж. Лишь бы Розка была тут, при ней.

И когда старшая дочь пришла неожиданно в непривычное время, почувствовала Хана, что ждут ее еще непредвиденные события…А почему сама пришла, без мужа?

— Одной легче объясняться мне с вами, — сказала Розка, — и Лёню не смущать.

Лёню, Лёнечку, так она его называет.

Оказалось, что посылают на повышение ее Лёню-Лёнечку. Был он, как оказалось, не лейтенант, а старший лейтенант, а это две большие разницы. Теперь звание капитана получает Ольшанский, и переезжает в новый гарнизон, где-то под Москвой формируют его. Туда он получил сейчас направление, а потом… потом, куда пошлют. Военные не от себя зависят. А она, Роза? Она за ним поедет, конечно. И уже не одна!..

Тут Розка потупила глаза и так погладила себя по животу, что у Ханы сердце чуть не остановилось. Внуки будут, внук или внучка! Вот это подарок судьбы она дождалась!! Но только почему так далеко, Господи, кто же там будет Розке помогать, когда ребеночек родится? Сколько всего нового в жизни, как со всеми новостями справиться?..

А, может, и вы соберетесь? – осторожно спросила Роза, — продадите здесь дом, в город переедете, не в саму Москву пусть, в пригород. Школы там хорошие, детям понравится, — уже не очень уверено добавила она.

«Нет, дочка, — твердо сказала Хана, даже не спрашивая мужа, который по обыкновению молчал. — Не по нам такая жизнь. Папа твой к земле привык, она его кормит, да и не начинать же сейчас новую жизнь, всему переучиваться, тут наш дом, тут нам и вековать. Да и детям на природе расти лучше… А дальше, — подумав, грустно добавила она, — дальше, когда вырастут, это уже их дело»

Она хотела добавить, что теперь никак не может быть уверена, что детки с ней до конца ее дней останутся, тут свои семьи создадут. Лиха беда начало…, а начало Розка положила. Но не сказала это Хана. Только расплакалась.

Они долго сидели, уже стемнело. Хана плакала, Герш молчал. Роза взволнованно ходила между родителями. И понимала, как им тяжело оторвать ее от себя. А что делать. И ей страшно, она никогда дальше районного центра не ездила. Там — огромная Москва, знакомство с родителями мужа, беременность, новые его сослуживцы, пока неизвестное место жительства. А тут, дома, все так просто, ясно и понятно, как стакан парного молока.

Розке хотелось тоже плакать, но она вытерла слезы, обняла маму, прижалась к отцу. Сказала, что уезжают они через две недели, так что есть еще время и пообщаться и рассказать много всего друг другу. Предложила поехать в Станислав и сфотографироваться вместе на память. Дети загорелись идеей. Хана пожала плечами, не любит она зря время тратить, но дочке ничего не ответила.

Хана решила, что спечет на дорогу молодым «леках», ну да, не Рош хаШана сейчас, но пусть возьмут его с собой, родители нового зятя пусть попробуют и удивятся, какие вкусности пекут евреи в Галиции.

***

Они провожали их в путь в пятницу. Всю неделю Хана готовилась к этому  отъезду.  Розочке связала шаль, если будет холодно в дороге, что лучше ее согреет, чем материнская шаль?  Заранее сварила шаббатнюю трапезу на выходные для семьи. И Розе с ее  Ольшанским все в дорогу приготовила, и еду и выпечку. Прощались долго. Хана пообещала себе не плакать. Но не выдержала, опять разрыдалась. Герш ее обнял так тепло, и она уткнулась в его плечо. Не говорит он много, это верно. Но ведь любит, любит ее.

А когда автомобиль, подняв пыль над проселочной дорогой, исчез за огородами и крышами хат, вернулись они домой.

А там — сюрприз на столе! Общее фото всей семьи. Накануне отъезда все-таки уговорила Роза родителей поехать в город в фотоателье, чтобы вместе сфотографироваться и успела его забрать. Ах, какое фото получилось! Все красивые на нем, даже Хана, хоть и не любит она фотографироваться, и нет у нее почти фотографий. А тут так хорошо вышла! И Мирочка с Сонечкой вдруг взрослыми на фото получились, скоро и на них, похоже по всему, будут парни заглядываться. Янкель и Меирчик, ее мальчики, смотрят в объектив серьезно, а в глазах — чертики, так бы сорвались с места и побежали наперегонки. А в центре Хана с Гершем и Розочка со своим Ольшанским, у того новая звездочка на погонах. И малыш будущий, он ведь тоже здесь…

Роза оставила на столе фотографию в последнюю минуту перед отъездом. Любит она делать сюрпризы, их старшая дочь. Коротко написала на обратной стороне, видно, что впопыхах:

«Всех люблю, целую, уже скучаю и жду встречи!

Ваша Роза»

Она штрихами нарисовала красивый розовый куст, а рисовать Роза всегда умела, может художницей в той Москве станет…

И в уголке подписала фото: «20.6.1941».

«Неверно, — подумала Хана,- это сегодня 20 июня. А фотография сделана неделю назад, в прошлую пятницу. Впрочем, какая разница…»

Показала фотографию Гершу, тот погладил бумажный глянец, непривычно как-то, Герш не склонен к сантиментам, видно отъезд дочери все-таки повлиял на него. Он бережно поставил фотографию на буфет, рядом с подсвечниками.

— Первая у нас такая общая фотография, — сказал Герш.

И действительно, подумалось Хане, никогда ей и в голову не приходило собрать всю семью и поехать в город в фотоателье. Разве ей в будни до этого? Роза, она другая выросла, ей до всего есть дело…Пусть только будет счастлива в той своей Москве.

А еще Хане подумалось, что, может быть, следующим летом, они все соберутся здесь, и «мехетунем» приедут из столицы побыть на природе.  Места хватит, особенно в теплые дни, когда можно и в саду спать. И она с ребеночком Розкиным понянчиться сможет…

Хана точно знает, что не поедет ни в какую Москву. А сейчас вдруг представился ей их большой деревянный стол под виноградной лозой, и все соберутся за этим столом…Соседи будут переговаривать, какие важные гости приехали… А малыш будет похож на Герша, черноволосый и кудрявый, хотя конечно больше шансов, что он будет такой же рыжий, как его родители. Почему мальчик, не девочка, она не решила, но была уверена, что первым в их семье будет внук.

Посидели Хана с мужем пару минут, улыбаясь своим мыслям, о детях, о вчера, о завтра… И занялись делами. Земля ждет, лошади требуют ухода, дети внимания, дом уборки, Сидеть некогда. Успеть нужно много. Скоро уже накрывать стол, зажигать свечи, попросить, пусть все будет хорошо. Не по-советски это? Ну и ладно. Скоро начнется Суббота.

3.07.2022 

* Станислав — нынче Ивано-Франковск

* хасэнэ — свадьба

Иллюстрации:

Владимир Маковский «Украинский пейзаж»

Архип Куинджи «Вечер на Украине»