Глава 1

Давид Цабари. Год 1984

Я как раз побрился и стоял перед зеркалом, завязывая галстук. Галстуки я не люблю, но Михаль настояла, ей хотелось, чтобы все было особенно торжественно. Еще бы, есть повод, Джозеф, двоюродный брат Михаль, выписался из реабилитационного центра  домой, долгий путь вел его к этому дню. Тяжелое ранение во время операции «Мир Галилее» в бою под Султан-Якуб, реанимация,  риск ампутации обеих ног, несколько операций. Полтора года интенсивного лечения. И все же спасли его доктора, поставили на ноги, пусть с костылями. Потому праздник в семье.

Михаль упаковывала в картонную коробку спеченный ею огромный медовик, ну чем порадовать кузена, если не любимым тортом. Этот торт был сделан по рецепту ее американской бабушки с русскими корнями, и все в семье утверждали, что лучше Михаль его теперь не готовит никто.

В гости мы опаздывали, и я посматривал на часы, зная, что Михаль еще будет собирать детей, а я стараюсь всегда быть пунктуальным. Образ жизни такой, иногда рассчитанный по минутам… И в это время раздался звонок в дверь.

Совершенно несвоевременный. Соседка из тринадцатой квартиры, с ужасом подумал я, вспомнив, что пропустил собрание домового комитета и о том, насколько многословна эта соседка.

Но на пороге стояла незнакомая молодая девушка в военной форме. Высокая симпатичная девушка с  собранной копной пышных темных волос и густой челкой. Она стояла в дверях и напряженно кусала губы.

Извините, — сказала девушка, — это квартира семьи Цабари?

— Да, — подтвердил я.

— А Давид Цабари – это вы?

Я кивнул. Почему до сих пор, уже столько лет мне странно, когда называют мою фамилию? Неужели не привык, или в душе чувствую я, что нарушил семейную цепочку, прадед-дед-отец?… Но Михаль настояла, она сказала, что фамилию мою не может выговорить ни один израильтянин и в шутку добавила, что примет мое предложение руки и сердца, только если мы вместе поменяем фамилию на что-то очень израильское. Эта была сионистская мечта моей будущей жены еще в ее американском отрочестве до приезда в Израиль. И так мы стали семьей Цабари.

В общем, я кивнул этой странной гостье, подтверждая свое присутствие. Ничего хорошего от ее визита я не ждал. А когда спешишь, быстро начинаешь терять терпение и жалеть, что открыл дверь незнакомому человеку.

Но девушка продолжала растерянно стоять, крепко сжимая сумку, и наконец, произнесла:

— Я пришла вас поблагодарить. Я очень давно хотела вас найти и сказать: Спасибо!

Теперь мое нетерпение сменилось удивлением

— За что? – спросил я

— За то, что вы спасли мне жизнь, — ответила девушка.

Глава 2

Давид Тартаковский. Год 1965

После теплых недель, в середине февраля 1965 года у нас во дворе расцвел миндаль. Несколько худеньких деревцев, посаженных на общественной территории около дома, неожиданно для всех они прижились. Это был первый год их цветения, и любоваться ходила вся округа. Бело-розовые полупрозрачные лепестки, воздушно-балетные, как говорила моя восторженная мама, они казались совершенно нездешним праздником.

Но конец февраля напомнил всем, что зима еще хозяйка на дворе. Суровые и холодные выпали дни. К ночи температура падала до нуля, и мокрый тротуар покрывался тонким слоем льда. Утром было так трудно вставать с постели, собираться, и выходить из относительно теплой квартиры на пронизанную ветром улицу. А в этот день я очень спешил, после службы в армии я поработал на обувной фабрике, это было крайне скучно и монотонно, и теперь устроился в типографию. Правда, абсолютно не был уверен, что эта работа мне будет по душе. Я все еще искал себя…Но начинать работу на новом месте хочется с правой ноги, не опоздав и зарекомендовав себя с лучшей стороны.

Поэтому я собрался быстро, взял бутерброд, приготовленный мамой вечером, и побежал в непогоду, которая бушевала за окнами. Мне повезло, дождь немного стих, и я, набросив капюшон, стремительно двигался по туманным улицам. Типография начинала работать очень рано, и прохожих в это время на улицах не оказалось.

До автобусной остановки восемь минут ходьбы. А затем, вся надежда была на то, что мой автобус придет вовремя, и я не опоздаю.

Я быстро свернул со своей улицы направо, затем решил пойти проходными дворами, так быстрее до центральной трассы, где проходит весь транспорт. Опять начался дождь, вполне предполагаемый, но очень нежелательный этим утром.  Еще не сильный дождь, однако черные нависшие тучи не оставляли много места для оптимизма. Непогода висела в воздухе. Мне пришлось остановиться, чтобы открыть зонтик, иначе я промок бы до трусов.  И в это время я услышал тоненький голосок, какой-то писк, с трудом различаемый под звуком тяжелых дождевых капель.

А может быть, мне показалось, промелькнула мысль. Но писк продолжался. Бедный котенок, — подумал я, — где-то спрятался от холода, голодный и мокрый. Но чем я могу ему помочь?

Я уже собирался двинуться дальше в путь, но писк вдруг усилился и странно перестал быть похожим на мяуканье. Тогда я постарался прислушаться, откуда же он слышится мне и обратил внимание на большой, полуоткрытый мусорный бак. Крышка его была сломана и бак прикрыли куском фанеры.

Я подошел и открыл его, надеясь, что котенок, который застрял в нем, сможет вылезти и найти себе лучший приют. Но котенка там не было… Между пакетов с мусором и бутылками лежал сверток, тонкая блеклая ткань, напоминающая старую простыню, а в ней ребенок, крошечный ребенок с неотрезанной пуповиной …

Я почувствовал, что дрожу, дрожу весь, и хоть я никогда не был слабонервным, сердце забилось так, что сдавило грудь. Я даже протер глаза мокрыми руками, а вдруг померещилось. Но видение не пропадало, наоборот, становилось еще более реальным.

Более не раздумывая, я снял куртку и, вытащив постанывающий сверток из мусорного бака, завернул в теплую фланелевую подкладку. Самому стало так холодно и страшно, что зубы, казалось, выстукивают Азбуку Морзе. На самом деле, мне хотелось  кричать, кричать SOS. Но кому?? Рядом в этот ранний час на тихой улочке не было никого. А ребенок не плакал, лишь тихо пищал, словно последние крупицы жизни теплились в нем. Я бросился к соседнему дому, позвонил в одну дверь, другую. Нужно было кому-то рассказать о находке, с кем-то посоветоваться, мыслить рационально было очень тяжело в первые минуты.

Но возможно, увидев такого типа в глазок: сумасшедший взгляд, мокрая рубашка и странный сверток в руках, никто не решился открыть мне дверь. Я напрасно стучал. Тогда до меня дошло, что я теряю время, нужно бежать в больницу!…

Пытаясь сосредоточиться на том, что сегодня утром со мной происходят совершенно ирреальные события, я призвал всю свою логику и решил, что идти пешком до ближайшей больницы очень не близко, значит, надо брать такси. О том, что можно вызвать амбуланс «скорой помощи» я совершенно не подумал в тот момент.

Проходными дворами под проливным дождем я побежал в сторону центральной трассы, о существовании зонтика я забыл напрочь, да и вряд ли он помог бы мне тем утром. Не важно мне было, промокну я или нет, важно было, чтобы моя ноша, завернутая в куртку, была максимально в тепле.

На мое счастье первое же проезжавшее такси оказалось свободным. Через десять минут я уже находился в приемном отделении больницы «Адасса». А дальше события завертелись, как в калейдоскопе.

Вокруг суетились врачи в белых халатах, медсестры с изумленными лицами. Из моих  дрожащих рук кто-то взял куртку, кто-то налил  мне горячий чай, кто-то развернул простынку. Мне показалось, что на минуту я  потерял сознание, настолько высоко было волнение последнего часа в моей жизни. И вдруг стало легче дышать. Я услышал с многократными восклицательными знаками:  «Это девочка, девочка! Живая!!»

Конечно же, прибыла полиция. И еще через час  уже согревшийся, я  сидел  в кабинете заведующего приемным отделением больницы перед  следователем полиции и рассказывал ему об этом странном утре, и о своей удивительной находке. Тот внимательно слушал и что-то записывал. Вопросы его приводили меня к неожиданной мысли, полицейский склонен предположить, что я имею непосредственное отношение к найденышу.

В общем, его можно было понять. Не каждый день люди находят в мусорных баках детей.  Медики определили, что девочка родилась за два часа до того, как я нашел ее вместе с плацентой и пуповиной. Большое счастье этой малышки, что она не успела замерзнуть насмерть. «Думаю, что побудь она еще полчаса на холоде, мы вряд ли бы ее спасли» — сказал врач, занимавшийся ребенком.

Девочку, с весом 2 900 положили в отделение для недоношенных детей, чтобы дать ей интенсивный уход и восстановить то, что она потеряла за первые два часа жизни. Мне объяснили, что ее поместили в кювез, инкубатор с закрепленной лампой специального подогрева  и обложили тёплыми, согретыми заранее пеленками.

А я, посмотрев на часы, решил не ехать на новую работу. Позвонить и объяснить обстоятельства. Мало того, я вдруг неожиданно подумал, что типография – это не то рабочее место, о котором я мечтал.

Историю с найденышем вечером я рассказал родителям, девочка не выходила у меня из головы. Мама вздохнула и сказала, что кто-то взял большой грех не себя, душу продал дьяволу, выбросив этого ребенка умирать. Мать моя всегда была склонна к некоторой патетике. Но тут я ее понимаю. Она вспомнила свою троюродную сестру Рейзл, которую ее мама положила на пороге чужого дома в их городке Бельско-Бяла, это все, что она могла сделать для девочки перед тем, как ее депортировали в концлагерь. Потом отец нашел ее, совершенно чудесным образом. Девочку подобрали добрые люди. А здесь… выкинуть ребенка в мусорник…, мама выругалась в сердцах, как умела.

А мне…Она мне даже снилась эта малышка в первое время, вновь и вновь прокручивалась лента и этот кадр, когда я увидел ее в  простыне среди грязных пакетов. Несколько раз я ездил в больницу, хотелось  узнать, как она. Один раз мне разрешили  посмотреть на нее через стеклянную дверь, в другой раз ответили, что ею сейчас занимаются врачи, в третий, — что девочку в данный момент кормят. Чувствовать себя навязчивым было неудобно. Кто я ей? Вскоре меня призвали на резервистские сборы, там я ухитрился заболеть воспалением легких. А через два месяца, когда я пришел в больницу, оказалось, что девочка уже там не находится. Она была переведена в бездетную семью, которая на первых порах должна была ее официально опекать, и параллельно заниматься процессом удочерения.

Нет, — вежливо, но твердо ответили мне, — адрес этой семьи получить нельзя. И фамилию мы сообщить не можем. Передавать конфиденциальную информацию, касающуюся частных  лиц, категорически запрещается.

Признав тот факт, что есть определенные законы, которые нельзя обойти, мне пришлось удовлетвориться этим ответом и многочисленными  словами благодарности. Потом жизнь закрутила, оставив события того февральского дня в далеком-далеке, дне, когда в нашем старом дворе расцвел миндаль.

Впрочем, произошло еще одно важное событие в моей жизни после этого случая. Я определился с профессией, закончил медучилище и устроился работать медбратом на «скорой помощи». Почему я это сделал, почему выбрал эту дорогу, многие не понимали. Мне же она была ясна и понятна…

Глава 3

Авива Гельфер. Год 1984.

Я никогда не забуду тот день, когда мама поссорилась с соседкой Гитой. Они ссорились и раньше, но последний конфликт был похож на мировую войну местного масштаба.

Гита утверждала, что мама вытряхивает свои пыльные вещи, и вся пыль летит ей в окна, которые находились под нашими окнами. А еще, что мама топает рано утром по своей квартире, как слон. И, конечно же, делает она это специально, чтобы не дать поспать Аврааму, мужу Гиты, работавшему в пекарне по ночам и возвращающемуся отдыхать домой под утро.

Мама не могла топать как слон, она невысокая миниатюрная женщина, все обвинения Гиты не имели никаких оснований. Но разве это имеет значение, если кого-то хочется обвинить?

Гиту, известную своим вздорным нравом, никто ни в чем не мог убедить. Мама, борец за справедливость, в ответ на ее громкие обвинения, тихо сказала ей об этом, и добавила, что Гита ищет повод для конфликтов со всеми соседями. Каждый раз кто-то другой на очереди.

Этого было достаточно, чтобы мама стала врагом номер один. Ну а как отомстить, как ударить больнее? Тогда Гита выкрикнула на весь двор:

— Я все знаю про твою семейку. Что за семья находит себе детей в мусорниках, какая мать будет себе подбирать так детей?

В общем, скандал был еще тот, я сперва не смогла сообразить, о чем вообще идет речь, о каком мусорнике. Я слышала весь этот скандал из окна квартиры, увидела, как мама схватилась за сердце и пошла в парадное. В квартиру она зашла белая, как мел и я очень испугалась за нее, принесла ей таблетки, которые она брала под язык. Когда цвет лица вернулся к ней, я села рядом и сказала:

— Мама, в чем дело?  Объясни мне, и может быть, тебе станет легче.

Мне было уже четырнадцать лет. Да, конечно, я замечала многое и ранее. Я видела, что совершенно не похожа на родителей, уже в тринадцать лет я переросла их обоих, у меня единственной в семье черные глаза, и тогда мама говорила, что я похожа на ее маму, свою бабушку, погибшую в Освенциме. Фотографий не было, и я только могла представить эту свою бабушку.

Я замечала, что в большинстве семей моих соседей и одноклассников было по несколько детей, братьев и сестер, а я была одна и меня совершенно по-сумасшедшему опекали. Просто дрожали надо мной. Я понимаю, что так бывает, но все-таки мне казалось, что в моей семье все утрировано, что каждый мой шаг вне дома мне нужно согласовывать с родителями, иначе мама начинает волноваться и брать успокоительные таблетки.

Когда умер папа, для мамы я стала главной целью ее жизни. Я понимала ее, она выжила там, где большинство погибли. Она прошла концлагерь и бесчеловечные опыты. Она по всей логике того времени не должна была вообще спастись. И появление ребенка было самым большим чудом. Таким чудом в ее жизни оказалась я.

И я сказала ей в тот день: «Мама, расскажи мне лучше все сама, зачем нам надо, чтобы чужие люди обсуждали нас за нашими спинами»?

Я ведь хочу быть психологом, а психологу важно найти подход к каждому человеку. Я мечтаю после армии окончить университет и заниматься людьми, которые, как и мои родители, пережили войну.

И тогда моя мама расплакалась и рассказала мне невероятную историю моего появления на свет. Да, конечно, кому угодно она покажется невероятной…Мама рассказывала и плакала. И говорила, что я принесла ей единственную радость в жизни, что я — ее большое счастье, в которое она не верит до сих пор, боится проснуться и не найти меня дома. А я…Что я…Я молчала, слушала и сжимала ее руку в своей руке. Я еще больше стала дорожить своей мамой…

О той, о другой женщине, которая меня родила, дала мне жизнь и ее же решила отнять, мне не хотелось думать. Впрочем, не она подарила мне жизнь, а неизвестный мне молодой человек. Он нашел меня в том мусорном баке, я родилась в рубашке. Если бы он не прошел рядом, не оказался внимательным человеком, то, скорее всего я бы не выжила тем холодным февральским утром. Он спас меня!

Мама говорит, что ей было слишком тяжело в первое время, она была сфокусирована на мне, а все остальное казалось ей второстепенным, она слышала о моем спасителе, но никогда не интересовалась тем человеком… Она никогда не скажет это, но возможно, что-то ее останавливало, какой-то страх, что он может предъявить свои права на найденного ребенка, не знаю… Знаю, что с того дня, как тайна для меня перестала быть тайной, во время зажигания субботних свечей, а мама соблюдает эту красивую традицию, она просит для него благословения.

А я загорелась его найти. Но как? Пока я была несовершеннолетней, я, вообще, не имела права поднимать свое дело об удочерении, маму привлекать к этому не хотелось. Я решила поехать в больницу «Адасса». В больнице  никто из встреченных мною сотрудников не знал, о какой истории идет речь. Прошло ведь немало лет. Но все-таки нашлась одна пожилая медсестра, которая вспомнила случай с девочкой, найденной в мусорном баке. Увидев меня, она всплеснула руками и воскликнула на идиш: «Какое счастье!»

Я понимаю идиш, ну а как же, родители вечно говорили между собой на этом языке, чтобы я не знала, о чем идет речь, и естественно, я быстро освоила многие слова.

Она сказала: «О, готеню, визой зигивацн а гройсе шейне мейделе!*»

(*О боже мой, какая большая и красивая девочка выросла!)

Медсестра Хана работала в тот февральский день и  помнила молодого человека, влетевшего в приемное отделение, совершенно промокшего, прижимавшего к себе куртку, которую развернул с особой осторожностью. Она вспомнила, эта женщина, что еще одно время он иногда приходил и интересовался моим здоровьем.

Эта мысль, что он спас меня, и я буду благодарна ему до конца своих дней, никогда не оставляла меня. Я отправилась в полицию, в социальную службу, я хотела узнать, как его зовут, и найти его. Долго разыскивали папку с моим делом. Как его зовут, узнать оказалось несложно, а вот найти – стало непосильной задачей.

Его звали Давид Тартаковский, получила я его адрес. Но оказалось, что в рамках строительства нового района, несколько частных домов пришлось разрушить, предоставив их владельцам компенсацию. Да, конечно, я пыталась искать человека под такой фамилией и в справочном бюро. Даже нашелся один, но он всю жизнь прожил в Метуле и не имел никакого отношения к моей истории.

Итак, круг замкнулся. Я перестала его искать, просто не знала где…Но для себя я решила важную вещь. Я решила, что больше никто и никогда не напомнит моей маме что я — девочка из мусорного бака, я не буду скрывать свою историю, и тогда никто не сможет пользоваться ею, чтобы обидеть нас.

Не скрывала я ее и когда пошла в армию. Мне пришлось служить в отделе реабилитации раненных военнослужащих. Это тяжело, но это очень важно, чтобы люди не чувствовали себя одинокими, знали что о них помнят и заботятся.  Сразу после Ливанской войны работы было очень много. Однажды мне пришлось отправиться в реабилитационный центр «Левинштейн, где уже несколько месяцев лежал раненный танкист. Так я познакомилась с Джозефом и его мамой Ронит. Она оказалась замечательной женщиной, несмотря на всю сложность ситуации умевшей улыбаться и поддерживать других. Когда мы разговорились, Ронит поинтересовалась и моей судьбой. И я, рассказывая свою историю, почему-то решила упомянуть имя Давида Тартаковского.

Ронит вдруг замолчала, словно попыталась что-то вспомнить и сказала, что мужа ее племянницы зовут Давид. Фамилия их семьи Цабари. Но помнится ей, что когда-то, сразу после свадьбы он поменял фамилию. Ей даже кажется, что на свадебном пригласительном была указана фамилия семьи жениха, то ли Петраковский то ли Тартаковский.

Дальше было уже не столь сложно…

Эпилог

Я выпил весь сваренный в турке черный кофе, а фруктовый чай, который я приготовил Авиве, остался нетронутым. Столько всего ей хотелось рассказать мне. Мы сидели за журнальным столиком, на который Михаль перед уходом успела поставить бутерброды, печенье и орехи.  Я подумал, что у меня удивительная жена. Мы иногда ссоримся по пустякам, но когда дело касается серьезных вещей, она чувствует меня с полувзгляда. И это замечательно. Когда она узнала, кто наша неожиданная гостья, то сказала, что поедет на семейную встречу с детьми, и что я успею проведать Джозефа и в другой день. Он поймет и не обидится, добавила она.

Мы сидели уже несколько часов, и я слушал монолог девушки, которой могло не быть. Мы оба понимали это. У нее огромные черные глаза, наверное, такие глаза были у древних еврейских женщин. Ей к лицу военная форма. Мы листали вместе маленький фотоальбом, который был с собой у Авивы. Так назвали ее родители, потому что весна принесла в их жизнь эту девочку и вместе с ней – смысл жизни. Но на самом деле, сказала Авива, у нее в документах двойное имя, Авива Рахель. Второе имя добавили в память о бабушке, погибшей в Освенциме, когда ей было всего сорок два года.

Фотографии были любительские, но хорошего качества. Папа увлекался фотографией, — объяснила Авива. Вот она, малышка с пышным бантом и большой пластмассовой куклой. Вот бат-мицва, ее совершеннолетие, и рядом родители, миниатюрная мама с короткой стрижкой и отец, приглаженный, в белой рубашке и пиджаке, обнимает дочь. Какая же вселенская тоска в глазах этих людей, или мне показалось? Я представил, как тоскливо жили они до того, как появилась у них дочь. Много разных фотографий в альбоме:  Авива среди друзей, с гитарой во время туристического похода, на концерте в музыкальной школе, где она училась игре на виолончели, на выпускном вечере в нарядном платье, вот проводы в армию…

Не было только фотографий первых дней ее жизни…Да и  быть их в этом альбоме не могло.

Мы сидели почти до полуночи, чай давно остыл и я предложил заварить Авиве новый. В это время вернулась Михаль с детьми, подошла к Авиве, тихо погладила ее по плечу, отправилась готовить ей чай, а мы все еще разговаривали, словно можно рассказать за несколько часов почти двадцать лет жизни, которыми она хотела поделиться со мной…

Наши дети с интересом рассматривали незнакомую гостью. Не знаю, что им объяснила Михаль, девять лет — еще не тот возраст, когда стоит все объяснять. Томер и Наоми – наши радость и забота, наши гордость и волнение. Не скрою, услышав диагноз «бесплодие», который ошибочно поставили моей жене, я нередко вспоминал тот день, когда нашел оставленную всеми малышку, думал, что, возможно, должен был поступить иначе… Но сложилось так, как сложилось. Наши дети родились после долгих лет нашего брака. Совершенно разные и внешне и по характеру, хоть и двойняшки, они прекрасно дополняют друг друга своими достоинствами и недостатками, не оставляя нам свободного времени.  Впрочем, мы счастливы этому. И я понимаю маму Авивы.

А девушка, вдруг взглянув на часы, заторопилась домой. Она сегодня в  увольнительном, чтобы мама не волновалась, сказала ей, что едет к друзьям. Мама перенесла микроинсульт, ей переживать нельзя, а любые новости могут вывести ее из равновесия. «Нет, отвозить меня не нужно», — сказала Авива. После смерти отца осталась машина, старенький, но вполне сносный «Фиат», и Авива перед армией успела сдать на водительские права. Это очень помогает ей, когда нужно много успеть.

Она замолчала, задумавшись о чем-то, и сказала мне: «Я решила, что напишу книгу о своей судьбе. Мне не нужно, чтобы кто-то рассказывал обо мне, я сама могу это сделать. И рассказать о своих замечательных родителях, о себе и о том, как я появилась на свет…Уже есть начало, первые страницы. Думаю над ее названием. Конечно, проще всего и громче всего назвать ее «Девочка из мусорного бака», но не хочется».

Я подумал, вспомнив тот день, улыбнулся и предложил этой девушке с весенним именем назвать книгу: «Когда расцвел миндаль…», Моя мама, несомненно, пришла бы в восторг, услышав совет своего сына.

 

26.02.19 – 2.03.19