Наверное, моя сестра Марина простила бы меня за то, что я вновь называю ее именем, данным при рождении. Ибо сама Марина по приезду в Израиль поменяла свое имя на древнееврейский классический вариант – Мирьям и очень любила его. Так восстановила она имя нашей прабабушки, после которой, как и полагается у европейских евреев, она была названа. Но для меня и нашей мамы она всегда оставалась Мариной, Маришей, Мариночкой…

Я листаю альбом с ее фотографиями и думаю, как же она красива, моя сестра. Красота ее тонка и совершенна: высокий размах бровей, таинственная густота ресниц, большие выразительные глаза… Но все эти достоинства, впрочем, не стоили бы их описания без удивительной улыбки Марины. Улыбка Марины – это бесконечный мир чувств и эмоций, это таинственность ее женской сути и широта огромной и доброй души.  28 сентября 2005, в разгар бабьего лета эта улыбка погасла навсегда.

Всю жизнь я была младшей дочерью и сестрой и хорошо помнила это…

«Я твоя старшая сестра, и ты должна меня слушаться», — часто в юном возрасте мне приходилось слышать эту фразу. И нередко я сопротивлялась ей.

Лишь попозже разница в летах стерлась. И стали мы с Мариной, не только сестрами, но и подругами.

Сейчас, с ее уходом неожиданно открылась дверца в мое уже далекое детство и зазвучала музыка… Заиграл старый проигрыватель – чемоданчик. Он стоял в уголке только полученной квартиры на киевском Подоле в уютном доме, с видом на Владимирскую горку. И наполнилась наша новая квартира любимыми песнями друзей  моей юной сестры. Они шутили, смеялись и танцевали «Летку – Енку» и «Твист». А потом уходили гулять всей компанией к Днепру или на Крещатик, и если мне сильно повезло, то брали меня с собой. И я чувствовала себя совершенно счастливой  девочкой рядом с такими большими и умными ребятами, которые не стеснялись уделять мне внимание.

Когда Марина вышла замуж, ее муж Миша сразу стал мне братом, а моим родителям сыном. Так и жили мы вместе, несмотря на расстояние между Подолом и Дарницей. Вместе спасали детей от радиоактивной беды, пришедшей к нам с первомайскими облаками 1986-го года. Вместе добывали для них сухое молоко, когда спустя полгода, дети вернулись в Киев.

И оставляли мы наши киевские дома тоже в один день. Пришел год «большой алии» – 1990-й. Мы летели одним самолетом, и наши дети – одногодки, мой старший сын и ее младшая дочь, выглядели близнецами в одинаковых курточках, добытых Мариной (в СССР мы ведь все добывали) в дарницком «Детском Мире».

Войну в Персидском заливе мы тоже пережили вместе, просиживая вдевятером в «герметизированной» комнате со стеклянной дверью первой нашей съемной квартиры в Кирьят-Хаиме. Шла третья неделя нашего пребывания в Израиле, и указаний по радио мы не понимали.

Но время «зайцем» на трамвайной подножке поехало дальше. Мы выучили иврит, устроились по специальности, купили квартиры недалеко друг от друга. Подросли наши дети. А мы продолжали быть вместе и в радости и в беде. Были в нашей общей семье бар-мицва и бат-мицва, свадьба и проводы в армию, и рождение первых «сабр». Было у нас и общее горе, когда ушел наш отец…

Помню себя совершенно потерянной. Слезы кончились, и пришло длинное апатичное отупение от огромной потери. А Марина оставалась сильной и тогда. Она часто выводила меня из тяжелых жизненных ситуаций и словом и делом. И сейчас я слышу ее голос в телефонной трубке и назидательное: «Линочка, послушай меня внимательно…», а дальше шел совет. И даже если я не всегда принимала его, то все равно знала, что идет он из преданной и любящей души.

Мой рассказ о Марине будет совершенно неполным, если не вспомнить о ее удивительной профессии. Была она Акушеркой и по специальности и по Божьему призванию, которому не изменила никогда.

Первому малышу, принятому Мариной из чрева матери, уже больше сорока лет, а последние роды она приняла 5-го сентября 2005-го года, за три недели до своей смерти. Было у моей сестры незыблемое правило. Взяв на руки только родившееся дитя, она желала каждому из них «стать хорошим человеком». Если сделать несложный арифметический подсчет, то несут по жизни это первое напутствие десятки тысяч жителей планеты, принятых Мариной за годы работы.

Двадцать один год проработала моя сестра в киевском роддоме №2 и четырнадцать лет в родильном отделении больницы Западной Галилеи в Нагарии. Ее узнавали на улице женщины и показывали уже подросших ребятишек, которых она приняла. Марина всегда радовалась этим встречам. Она умела необыкновенно радоваться всем знакомым и незнакомым людям.

Несмотря на высокий профессионализм, репатриировавшись в Израиль, пришлось Марине доказывать право на профессиональную пригодность. Таковы законы бюрократической машины. И села моя сестра вновь за студенческую скамью. Она тяжело работала и тяжело занималась. Помню, как иногда приходила я к ней на помощь, и мы вместе пытались осилить многопудовые учебники по медицине на неродном нам иврите. И вместе к полуночи засыпали, положив головы на стол, заваленный книгами. Но она вышла победительницей, моя сестра. И к советскому «красному» диплому акушерки прибавился израильский – дипломированной медсестры.

Сила воли, огромная положительная энергетика, физическая красота, теплота души и ее ранимость удивительно сочетались в ней и притягивали людей.

В последний путь пришли Марину проводить сотни людей, и они, не стесняясь слез, плакали. Ей бы увидеть их…

Она была победительницей по Жизни. Не смогла только победить трагическую Смерть, неожиданно и несправедливо остановившую ее большое и теплое сердце. На журнальном столике остался раскрытым предновогодний журнал «Шарм»… Остались незаконченные дела, неисполненные планы, несбывшиеся мечты…

Хочется такого простого и ясного, и ранее всегда исполнимого . Хочется вместе посидеть за столом в праздники или просто услышать в телефонной трубке Маринкин голос. И пусть даже напомнит она мне с ноткой нотации, что я – младшая сестра и должна ее слушаться. Оказывается, это очень хрупкое счастье – иметь сестру.

Ничем не восполнить потерю необыкновенно преданного и красивого человека, какой была моя сестра Марина . Нам осталось только помнить ее улыбку …